Рейф зарычал на нее:
– Этого не случится!
Правда, речь его не блистала красноречием, но это было все, на что его сейчас хватало. Черт возьми, если он и правда не чувствовал, что его придется тащить из-за стола с помощью лакеев! Как неприятно. Старый разваливающийся на части герцог, безвременно полумертвый.
Имоджин кивнула:
– Я бы тоже сочла этот спектакль неприемлемым.
– Я не говорил ничего подобного! – огрызнулся он.
– Я не сочувствую тебе, – сказала она. – Ты заслуживаешь унижения, которое тебе предстоит.
Резкость ее высказывания сыграла свою роль, в голове у Рейфа просветлело.
– Ты сварливая женщина. Знаешь это? Я-то думал, что ты изменилась и начинаешь жизнь с чистого листа.
– О, это так.
Наступила недолгая пауза. Имоджин играла со своей вилкой.
– Но я бы хотела, чтобы и с тобой случилось то же самое.
Рейф осушил стакан ячменного отвара, поданный ему догадливым дворецким Бринкли.
– А я бы хотел, чтобы ты объявила о перемирии между нами.
– Нет, – взмахнула она рукой. – Все наши встречи, как всегда, тривиальны.
– Конечно, – согласился он с ее оценкой.
Было просто извращением почувствовать укол разочарования.
– Ты мог бы перестать пить, – сказала она.
– Перестать пить?
Не сказать, чтобы он сам об этом не думал. Его желудок снова взбунтовался, и подсказанная ею мысль была, пожалуй, даже приятной. И все же он ухитрился презрительно хмыкнуть:
– Почему это?
Она пожала плечами.
Ее глаза смущали его. Даже теперь, в пьяной дымке, когда его сознание тщетно билось в попытке достигнуть хоть какой-то ясности, он сознавал действие этих глаз на него.
– Единственно, к чему это может привести, – ранняя смерть. – Эта новая, незнакомая Имоджин продолжала: – Чудо еще, что твой нос не принял форму картофелины и не стал красным, но это вполне достижимо, если ты будешь пить это знаменитое виски «Тоубермэри». Тебе придется завести очень сильного лакея, чтобы он мог каждый вечер таскать тебя в твои комнаты… Если, конечно, это уже не стало твоим ежевечерним ритуалом…
Рейф был несколько озадачен тем, что ее слова вызвали в нем невиданный приступ ярости. Обычно виски позволяло ему выслушивать массу оскорблений с полным равнодушием. Но не от Имоджин.
– Я и сам могу добраться до постели! – прорычал он. Испытывая облегчение, он прислушался к своему голосу и заметил, что тот уже не звучал неразборчиво. От ярости речь его обрела ясность, несмотря на опьянение. – А ты, кажется, имеешь склонность к тому, чтобы тебя в твою спальню провожал Мейн, а не лакей?
