И Сашенька рассердился на нетерпимость своего естества, оставившего его в такой беде.
Юный князь вздохнул глубже. Воздух, наполнивший легкие, чуть распугал дурноту. (Возможно что и не напугал. Просто он ждал, что напугает, да какая, в общем-то, разница?).
Не к месту вдруг вспомнилось, как бивал его младшенький император, Петр Алексеевич Второй, бивал до полной потери сознания, покуда, мол, пощады не попросит. А просить не хотелось, сам ведь тоже юн был, горяч, и безумно хотелось дать сдачи царственному негоднику…
Еще горестнее стало, когда вспомнил о письме батюшки-Князя:
«По вашего императорского величества указу сказан мне арест, хотя я никакого вымышленного перед вашим величеством погрешения в совести моей не нахожу… да не зайдет солнце во гневе вашем… Я всенижайше прошу, дабы ваше величество повелели для моей старости и болезни от всех дел меня уволить вовсе».
Эх, батюшка, батюшка, зашло-таки солнце. Темно ныне, темно…
Сашенька шел неуверенно, пошатываясь, опасаясь сверзиться позорно с соборных ступенек.
Но свежий воздух все ж таки помогал ему. Отступала дурнота, отступала. Сашенька заполз в самый темный закуток крепостного двора, странно пустого.
Экое все – чужое. Что-то особенное, нереальное угнетало воздух, словно хмара непогожая в небе зависла.
Сашенька вздрогнул.
Здесь все было не то и не так. Александр не смог бы объяснить, что точно переменилось, но… Может, крепостной плац редко казался столь пустынным, как ныне. Вечная человеческая суета есть жизнь. А теперь пространство было… лживо-мертвенным. Таким же призрачным, как осиротевший дворец батюшки после обрушившихся на их семейство бед.
Веяло ледяным холодом, и это сейчас, летом-то. Сашенька прижал руку к груди, потер ее, чувствуя тонкую, колющуюся боль, разливавшуюся где-то внутри, за грудиной.
Справив нужды малые, Александр почувствовал, что дурнота возвращается, подло, нагло, нажимисто. Он покачнулся, вытянул вперед руку, уперся в шероховатую стену.
Слава богу, удалось избежать распоследнего несчастья сего дня – Сашенька живо представил, каковыми будут злоехидные комментарии Бирончика, коль вернулся бы он в панталонах с мокрым пятном. Он долго стоял неподвижно, вглядываясь во тьму, что клубилась за смеженными веками, и ждал, авось дурнотище наскучит над ним глумиться.
Та и впрямь отступала – медленно, мучительно.
Александр подтянул штаны и вздохнул с облегчением.
Горькая слюна противно скапливалась под языком. Он ткнулся лицом в стену, сплюнул, постоял еще, утирая кружевным платочком выступивший на лбу пот.
