Вместо ответа Роб засеменил к двери, с грохотом ее открыл и прокричал вниз:
– Джорди! Сию минуту! – Он вернулся и плюхнулся на кровать рядом с Хейзлтоном. Зевнув и шлепнув друга по плечу, Роб спросил:
– Ну, что я такого натворил?
– Боже мой! Ты хочешь сказать, что не помнишь? – Хейзлтон оглядел Роба. – Ты действительно выглядишь ужасно. Спал одетый, да? Я тебя привез и не стал дожидаться, пока ты ляжешь. Джорди сказал, что сам справится, – продолжал он, не отрывая глаз от Роба.
– Давай о главном, – покорно сказал Роб.
– В двух словах: вчера вечером ты заявился в «Олмек» пьяным, сделал оскорбительное замечание о платье миссис Драмонд-Барел и отключился прямо у ее ног.
– Я? Не может быть. Черт возьми! Я думал, что кого-нибудь убил или смошенничал в карты, и меня поймали. – Роб почувствовал, что ему стало легче. – Зачем я вообще разговаривал с миссис Драмонд-Барел? Сухая женщина. Не в моем вкусе. Я не верю ни одному слову.
– Но тебя видели. Не один десяток людей! Они тебя слышали! Что на тебя нашло?
– Черт! Хоть бы что-нибудь вспомнить. А что с платьем миссис Драмонд-Барел? Совсем безнадежное?
– Роберт! Я даже не помню, что на ней было. Нечто голубое, мне кажется. Какая разница? Не в этом дело. Ты оскорбил покровительницу «Олмека», и, естественно, тебя туда больше никогда не пустят. Я уверен, весь Лондон уже знает. Роб, тебя исключили из приличного общества, и ты сам в этом виноват.
– Фу, – Робу удалось улыбнуться. – Подумаешь, событие. Да о нем забудут, как только подвернется что-нибудь другое.
– Но цена твоя на брачном рынке упадет: ни одна матушка не отдаст за тебя свою очаровательную крошку, – твердо сказал Хейзлтон.
– А! Чай! Выпьешь со мной? – Роб пригласил Хейзлтона со всем радушием, на которое был способен в данный момент. На подносе в руках Джорди стоял графин с бренди и чайник. Роб налил чаю себе и гостю и щедро плеснул бренди в свою чашку. Рука у него не дрожала.
«Странно, – подумал он, – я был так пьян, что отключился, а рука не дрожит, как обычно. Что-то здесь не то. Не могу вспомнить, что было после того, как я отправился в „Олмек“».
– У меня дела, – сказал он Хейзлтону, когда с чаем было покончено. – Приходи ужинать, хорошо? В голове моей к тому времени прояснится. Рад, что ты зашел, – проговорил он на прощание другу. – Скажи Джорди, чтобы он проводил тебя. Пока! Мне нужно встать и за дело. – Он улыбнулся. Но глаза не улыбались.
Он снова плюхнулся на кровать, обхватив голову руками. Что все это значит? Что он наделал?
