Андрей двинулся на голос, темнота делала его смелым, и шел он до тех пор, пока не почуял волнующий запах ее кожи, сухих, чуть блестевших от голубого оконного света волос. Рука поймала горячее упругое плечо Дины.
— Ты чего?
Он подошел ближе и обнял ее.
— Андрей, тебя ведь Андреем зовут? Нехорошо это, — прошептала она, почти касаясь губами его уха. — Слышишь?
— Можно к тебе?
— Зачем? Ты что?
— Ну просто, в гости.
— По ночам в гости не ходят. У тебя что, бессонница?
— Вот-вот, она самая.
— Так ты почитай.
Волнение Андрея передалось Дине, но она продолжала вести этот странный, бесконечный разговор, хотя голос ее уже дрожал да и сама она вся словно погрузилась в жаркое, наполненное томлением неожиданное чувство.
— Читать нечего, разве что газеты…
Она открыла дверь, и Андрей, оглушенный биением собственного сердца, проскользнул за ней в комнату.
— Садись, — сказала Дина, и в эту минуту вспыхнуло темно-красное пятно маленького ночника в изголовье постели и осветилась часть комнаты, отгороженная темной плотной тканью.
— Садись, — повторила она, усаживаясь на кровать и зябко подбирая под себя ноги. Рукой она указала ему на низкое кресло рядом с собой. — Видишь, как я разгородила комнату, почти две получилось, а то ни почитать ночью, ни повязать…
Андрей, все еще не придя в себя, не нашел ничего лучшего, как спросить, что она читает.
— Разное… — Она взяла со столика, на котором стоял ночник, книгу. — Вот это, например, стихи. Автора не выговорю, они японские, но хорошие… Белые стихи, понимаешь? Рифмы нет, но они поются, да так ладно, что не замечаешь отсутствия рифмы. Красивые очень.
Она положила книгу на место и осторожно посмотрела на Андрея.
— Хочешь, я угадаю, о чем ты думаешь? — сказала она. — Ты хочешь сейчас засыпать меня вопросами и не знаешь, с чего начать, ведь так?
— Так.
— Не надо… Живу себе и живу…
— Ты плакала сегодня… Если не хочешь, можешь не говорить.
— Да ты и сам все знаешь, — она усмехнулась, — не поверю, чтобы Ираида тебе ничего не рассказала.
— Так, в общих чертах.
— Я не могу больше так! — вдруг вырвалось у нее, и она, закрыв лицо ладонями, заплакала. Плечи ее поднялись, и Андрей, пересев к ней, обнял их и, успокаивая Дину, гладил ее по голове, как маленькую, вытирал выкатившиеся из-под плотно прижатых ладоней слезы, говорил что-то такое нежное, теплое, отчего у него самого все сжалось внутри, прониклось пониманием, и ему захотелось самому рассказать ей о своем, о чем-то самом сокровенном, наболевшем, чтобы как-то успокоить ее, утешить.
