Андрей, по привычке куривший за полночь, замер с сигаретой и был не в силах сдвинуться с места. Но вот хлопнула дверь, и он прошел в коридор. Днем он так и не вспомнил о телефоне и у хозяйки ничего не спросил. А что, если позвонить домой или Ольге? Хотя что он ей скажет? Он чиркнул спичкой и увидел в углу, на сломанной этажерке с хламом и старыми санками, пыльный старинный телефон. Желтые кружочки со стертыми от времени цифрами, заигравшие при свете, тянули к себе. Но тут его взгляд упал на короткий оборванный провод, и пронзительная догадка охватила его; он взял в руки мертвый, холодный резиновый шнур и представил себе отчетливо лицо Зоеньки, маленькое, жалкое: темные губы, соленые от слез, плотно сжаты, усталый, безнадежный взгляд, слабый подбородок… И ему стало больно, невозможно как больно…
Вечером следующего дня они гуляли втроем: Андрей, Дина и Антон. В парке было прохладно и темно; в прудах томилась зеленая зацветшая вода, воздух благоухал розами, высаженными вдоль аллей. Было очень тихо, где-то далеко-далеко, за потемневшим кружевом старых лип и берез, золотой полосой плавилось небо.
В такие минуты нельзя говорить громко и приятнее просто помолчать. Бросая долгие, задумчивые взгляды на Дину, на ее плавно подымавшуюся грудь, волосы, рассыпанные по теплому, прогретому за день дереву скамейки, на которой они сидели, Андрей не хотел думать о Липатове, но мысли сами лезли в голову, раздражая своей навязчивостью, мешая наслаждаться минутой. Его развитое в постоянных мечтаниях воображение, подогретое ревностью, рисовало подробнейшие в своей неотвратимости сцены ее жизни с другим мужчиной. Он хорошо понимал, что является лишь чем-то случайным, временным в ее жизни, и страдал от этого. Вот уже несколько дней он жил потрясенный, расслабленный, счастливый и несчастный одновременно. Благодарный Дине за то, что она поняла его, не оттолкнула и стала самым близким человеком, он в то же время осуждал ее и вконец запутался в своих чувствах. Но он ничего не спрашивал, а она молчала: и о поездке, и о том, какая роль в ее жизни отведена ему, Андрею.
— Ты что-то совсем притих. — Она разжала веки и откровенно потянулась всем телом. На белый батист платья ровно легло розовое отражение закатного, предгрозового неба. Воздух стал тяжелее, гуще и острее обозначились запахи. Тени древних, могучих дубов окрасились в багровые тона, краски вечера стали ярче. Воспаленным малиновым шаром закатывалось за парковые дали солнце. Становилось темнее и тише, даже лягушки, казалось, охрипли, и их стеклянная звонкость стала глуше.
