— Он так и сделал, а когда моя мать умерла, он перешел ко мне. Я его всегда ношу. — Констанс обратила взор на предмет, который все еще был в руках у престарелого джентльмена; теперь она чувствовала, что что-то уже прочно связывает их, не только цепочка, на которой висел медальон.
— А эта леди внутри — моя бабушка, да? Я всегда гадала…
Зрачки глаз Алекса расширились. Он бросил беглый, какой-то смущенный взгляд на стоявших слегка поодаль мужчин, потом захлопнул крышку и вернул Констанс.
— Нет, она мне незнакома. Ну, неважно.
— Разве? — Констанс не смогла скрыть разочарования. Она сжала медальон в ладони; он еще хранил тепло рук Алекса.
— Констанс. — Алекс Латэм произнес впервые это имя, и в глазах его что-то подозрительно заблестело.
— Девочка Джеймса. Посмотрите на нее. Бог мой!
Неожиданно для себя Констанс оказалась в его объятиях, он прижал ее щекой к тонкой шерсти своего смокинга. Ее ноздри наполнил аромат дорогого трубочного табака и мяты; она почувствовала, что его плечи вздрагивают. Это было уж слишком для нее; ей так хотелось, чтобы ее любили, и было так страшно, что это может не осуществиться. Она отшатнулась, почти в отчаянии, обхватила сама себя за плечи, чтобы скрыть дрожь, охватившую все ее тело.
— Дядя Алекс, — с возмущением воскликнул Роджер. — Ты, надеюсь, это не серьезно?
— Попридержи язык, племянничек! — Алекс отмахнулся от него и улыбнулся Констанс, не замечая ее состояния. — У нее медальон Джеймса. Я бы его узнал из тысячи.
— На это может быть тысяча причин, включая и то, что она воровка! — Лицо Роджера густо покраснело; казалось, его вот-вот хватит удар. — Это же нелепо! Она просто авантюристка в сговоре с Мак-Кином. Пытается завладеть наследством.
— Поосторожнее, Роджер. Я не собираюсь это выслушивать! — Глаза Лока опасно сузились.
Роджер, однако, уже не мог остановиться:
— Да посмотри ты на нее, дядя! Прямо как из сточной канавы, кто знает, что у нее в прошлом, да к тому же еще и… язычница! Знаем мы этих островитянок — шлюхи, голыми подплывают к нашим судам и предлагают себя матросам…
Эти слова иголками вонзились в Констанс, она даже пошатнулась. Алекс сердито одернул племянника:
— Хватит, парень!
— Ты же не дурак, чтобы дать себя так провести!
— Послушаем ее, — твердо сказал Алекс. — Почему ты так долго не давала о себе знать, Констанс?
— Я же ничего не знала о вас, — ответила она. Покусала губы, боль ее как-то успокоила. — Я была совсем маленькая, когда мама умерла, а когда папа… — тогда мне было десять. Может, он и говорил мне о вас и этом доме, только я не помню. И в миссионерской школе на сахарной плантации, где я жила, никто мне ничего не мог рассказать про его родственников.
