Так я и ушел.
Ушел исполнять свои обязанности и не совать нос в чужие.
Век себе не прощу!
* * *
В отличие от предыдущих попыток, эта удалась на славу. Аппаратура отработала штатно, контакт нащупали почти с ходу и продержали на резонансе почти сорок абсолютных минут…
Когда испытателю помогали выбраться из хронокамеры, он даже шутить пробовал; от отдыха отказался, а сразу потребовал ноут и ментографа – зафиксировать впечатления (пока, значит, не утратили остроту).
Да, поначалу-то все было в ажуре.
Но вот потом, когда первый в истории хрононавт объявил, что хочет освежиться…
Сперва мне даже в голову не пришло заподозрить плохое. То есть я встревожился, конечно, но только минут через десять и совершенно дурацким образом: связался со старшим эскулапом и стал выяснять, как может сказаться Проникновение на работе пищеварительного тракта. И лишь в разгар этой кретинской консультации до меня, наконец, дошло: санузел – единственное помещение в экспериментальном блоке, где нет следилок.
В ту же секунду я приказал своим ребятам вынести дверь, но это уже ничему не могло помочь.
* * *
«Полдень. Осень. Налитая пшеница под пронзительно синим бездоньем. Конь нервно приплясывает, топчет кланяющиеся ему золотые колосья… мелкие, низкие – нетеперешние.
Ветер. Ледяной, влажный, он горчит прелой листвой и пороховой гарью, а то вдруг принимается теребить стриженую гнедую гриву, врезаясь в ноздри едким духом конского пота…
Хрусткое топотанье копыт, сдержанный гомон, металлический лязг… Резкий отрывистый ропот – это знамя, полковой штандарт, по которому ветер гонит такую же золотую волну, как и по сыплющейся переспелой пшенице.
И тот же ветер рвет у меня с плеч серо-золотой ментик. Серо-золотой… Кажется, Павлоградский гусарский полк… Или у павлоградцев шитье серебряное?».
«Строимся на гребне длинного пологого всхолмья. Далеко справа – нарядное холодное пламя березовой рощи, и оттуда, то ли из-за опушки, то ли прямо из нее с натужным тягучим громом выхлестываются, стелятся по рыжей шерсти полей густые черно-сизые космы. Там батарея. Наша.
А далеко (но с каждым мигом все ближе) впереди – четкие, неудержимо идущие в рост квадраты. Вспугнутый орудийными раскатами ветер ошалело мечется над готовым ко всему полем и раз за разом плещет в лицо барабанным треском и визгливой радостью флейт. Над темными близящимися шпалерами уже видны пестрые лоскутья знамен… Цвета не разобрать – те знамена точно так же треплются под раздерганными порывами… точно так же, как наше…
