– Хоэл! – напряженно проговорила герцогиня. – Девушку били!
Эти слова вызвали смятение и крики ярости. Герцог Хоэл с тявканьем вскочил и снова потребовал ответа на вопрос: что случилось с Аленом де Фужером? Пришлось рассказывать всю историю, после чего герцогиня повлекла Мари ставить примочки из листьев огуречника, а Тьеру устроили выговор из-за глупости его кузена. Герцог сообщил ему, что было чистым безумием оставить представительнице семейства Пантьевров хоть малейшую возможность нападать или бежать, потому что любой глупец должен был бы понять, что она обязательно ею воспользуется. К тому же ни при каких обстоятельствах нельзя допускать, чтобы с родственницей герцогини случилось что-то дурное, когда она находится под его покровительством. И наконец, что человек, получивший задание от своего господина и ускакавший куда-то, бросив его наполовину выполненным, заслуживает того, чтобы его поставили у стены замка и сделали мишенью для испытания рыцарских умений.
Позднее Тьер сказал об этом:
– Теперь я знаю, что чувствует крыса, когда ее за шкирку поймал терьер.
Тиарнан оказался в Таленсаке утром, через два дня после того, как расстался с Мари на дороге в Ренн. Он пришел бы домой накануне вечером, если бы не решил сначала повидать своего исповедника. Это был отшельник, который жил у крошечной часовни в глубине леса примерно в пятнадцати милях к юго-западу от поместья. В результате путь Тиарнана увеличился не меньше чем на пять часов, но его это не тревожило. Лишние пять часов ходьбы по лесу в мае были не трудностью, а настоящей радостью.
Он любил лес. То, что для Мари было сплошной громадой, окутанной тайной, для него было ясной и четко видимой мозаикой мест, которые он хорошо знал. Там были торфяные болота, задушенные зарослями ольхи, и зрелые рощи из буков и дубов, там были акры молодых сосенок и высокие песчаные пустоши, торчащие среди деревьев, словно спины свиней, залегших в грязь. Там были источники и курганы – владения прекрасного народа, были полуразвалившиеся часовни, воздвигнутые в древности святыми, там были черные убогие лачуги, где старухи ворожеи продавали любовные зелья и проклятия посетителям, которые старались пробраться к их дверям незамеченными. Любая местность, даже самая дикая, была частью сложной паутины чьих-то владений. В те времена Броселианд занимал всю Бретань, теперь сохранились лишь островки дикой природы в море возделанных земель. Тут были герцогские охотничьи угодья и угодья знати. Такой-то и такой-то имел право собирать дрова в одной части леса, а свиньи другого могли подъедать там желуди, а еще кому-то разрешалось жечь уголь. Тиарнан знал каждую часть, и он не запутался бы в них, как не может человек запутаться в комнатах собственного дома. Он любил Броселианд во все времена: от жестокой зимы до благостного лета, во времена безжалостных бурь и в ласковые солнечные дни. Однако краше всего он был в мае, когда воздух был ароматным, а земля – пестрой от цветов, и животные в укромных местах оберегали своих детенышей. Тиарнан шел под пологом леса быстрыми легкими шагами, полной грудью вдыхая шелковистый воздух. Однако среди этих наслаждений он сохранял бдительность. Пусть Броселианд прекрасен, но сам он любви не знает, и в его зарослях прячется тысяча видов смерти. Разбойник Эон – не единственный, кого следовало опасаться, не страшнее клыка вепря или тысяч кровожадных мошек торфяного болота.
