– Отгадай, где я живу! – потребовал Павлик.
А и верно, кровать одна. Я развел руками.
– Никто никогда не отгадывает!
Малыш подбежал к дальней стене комнаты и рывком отогнул узорчатый тряпичный ковер. Там оказалась дверца теремка, а за дверцей еще комната, настоящая «детская», если допустить, что таковые вообще когда-либо бывали в деревенских бревенчатых домах. Но меня больше заинтересовала деревянная панель рядом с дверцей. На ней висела тульская двустволка с поясным патронташем. Рядом еще мелкокалиберная пятизарядная винтовка и пара охотничьих ножей в кожаных кобурах. И это означало, что я попал к нормальным людям, без бзиков и предрассудков, со здоровым отношением к окружающему миру, берущим от мира необходимое для жизни и не злоупотребляющим щедростью источника, поскольку не присутствовали, как могло быть, на стенах шкуры, рога, головы и прочие трофеи…
– Хлеб с молоком будешь? – Это, наконец, он вспомнил, что я голоден. Мы вернулись на кухню.
– Хлеб-то откуда берете?
– Как откуда, из печки.
Он даже не представлял, сколько смысла было в его ответе. С трехлитровой банкой малыш справиться не мог, и я сам налил в кружку молоко. Кругляш хлеба приставил ребром к груди и отрезал ломоть, как это запомнилось из какого-то фильма. Потом еще налил и еще отрезал. Сытость расслабила тело, захотелось развалиться на чем-нибудь мягком и подремать беззаботно.
– А у нас еще комната есть, – отчего-то шепотом и интригующе сообщил Павлик. – Под другим ковром. Ни за что не угадаешь, чего там.
– Туалет? – предположил я.
– Уборные в доме не бывают! – обиделся он. – Там папкина ра-ци-я! Только он туда меня не пускает. Редко…
– Рация?
Ну, конечно, я же видел на крыше антенну, решил, что телевизор… Какой может быть телевизор, если на полках керосиновые лампы.
– Папка с мамкой три раза в день всякую погоду по рации передают, про ветер и еще осадки, это если дождь. Папка У меня называется ми-ти-ри-о-лог! Вот!
Слово он произнес так, будто оно означило, что его отец охотник на львов и носорогов. Курносенький, белоголовый, светлоглазый, он боялся потерять меня из виду. Отвернется, а я исчезну, а он потом никому не докажет, что я был. Успокоился, когда вышли на крыльцо и я разлегся прямо на ступеньках, сонливо щурясь на утреннее солнце. Шмели, кузнечики, птички, цветочки, что еще, ну да, Озеро слегка поухивает, неопределимые запахи природной парфюмерии, это, наверное, все те же цветочки сбоку у крыльца – синенькие колечки с наперсток, – Господи, вот благодать-то!
