и Лопе
[18]. Какими только испанскими своеобычиями не была бы украшена эта эпоха в творениях Мориса Барреса или доктора Родригеса Ларреты!
[19] Менар без всякого для себя ущерба избегает всяких красот. В его произведении нет ни цыганщины, ни конкистадоров, ни мистиков, ни Филиппа Второго, ни аутодафе. Он или умело обходит, или вовсе отвергает национальное своеобразие. Подобное игнорирование наполняет исторический роман новым смыслом. Подобное игнорирование осуждает «Саламбо», раз и навсегда.
Не менее интересно остановиться на отдельных главах. Возьмем, например, главу XXXVIII из первой части, «в коей рассказывается о забавной речи, произнесенной Дон Кихотом по поводу оружия и изящной словесности». Как известно Дон Кихот (подобно Кеведо в его аналогичном и более позднем пассаже из «Часа воздаяния») обрушивается с обвинением на литературу и выступает в защиту оружия. Сервантес был старым воином, его приговор легко объясним. Но Дон Кихот Пьера Менара – современник «La trahison des clerеs» [20] и Бертрана Рассела – вновь прибегает к этим туманным софизмам! Мадам Башелье усматривает в этом похвальное и объяснимое понимание автором психологии своего героя; другие (не из слишком проницательных) говорят о транскрибировании Дон Кихота; баронесса де Бакур видит здесь влияние Ницше. К этой, третьей версии (которую я нахожу неопровержимой) едва ли мне стоит добавлять четвертую, столь гармонирующую с почти поразительной скромностью Пьера Менара, проявляющейся в его обыкновении отстаивать (то ли смиренно, то ли иронически) идеи совершенно противоположные тем, которые он сам отстаивает. (Вспомним его выпад против Поля Валери в эфемерном сюрреалистском листке Жака Ребуля.) Тексты Сервантеса и Менара словарно идентичны, но второй почти бесконечно более богат. (Более двусмыслен, сказали бы его недоброжелатели; но двусмысленность – это богатство.)
Сопоставлять Дон Кихота Менара с романом Сервантеса – значит делать для себя открытия. Последний, например, пишет(«Дон Кихот», часть первая, глава девятая): «…Истина, мать коей – история, соперница времени, хранительница содеянного, свидетельница прошедшего, поучательница и советчица настоящего, провозвестница будущего». Составленное в семнадцатом столетии, составленное «непросвещенным гением» Сервантеса, это перечисление – лишь риторическая похвала истории. Менар же, напротив, пишет:
«…Истина, мать коей – история, соперница времени, хранительница содеянного, свидетельница прошедшего, поучательница и советчица настоящего, провозвестница будущего».
