Четвертая производная | страница 4
— Не совсем.
— К третьей производной. Отладить инертную конструкцию Мешка можно только в длительной серии испытаний, а их-то как раз и нельзя было производить без риска расстроить структуру межпланетного вакуума. Оставалось единственное — снабдить Мешок “разумом”, который в момент включения сам настроил бы конструкцию на оптимальный режим.
— Задать ему “свободу воли”.
— Это и есть третья производная! Погасить её могло лишь жёсткое ограничение: любое действие Мешка, любое его самоусовершенствование возможно и осуществимо, если оно направлено на заботу о человечестве, человеке и его материальных ценностях.
— Мешок в роли няньки — трудное условие.
— Это, знаете ли, была задачка! — Корк оживился, даже черты его лица смягчились. — Тысячи раз казалось, что это невозможно. Что это выше человеческих сил. Что выхода нет и надо расстаться с мечтой о звёздах. И все же — вот! Мешок создан, путь к звёздам открыт. О чем только пишут ваши коллеги, не понимаю. Ах какая невероятно сложная машина! Ах как замечательно она самопитается от Солнца! Ах какая она огромная! Все это сущие пустяки. Созидать и кораллы умеют. Масштабней, чем мы, кстати, ибо воздвигнутые этими крошками архипелаги относительно куда грандиозней всех наших построек. В этом ли отличие людей от кораллов? Вот о чем никто не пишет.
— Ошибаетесь. Пишут о людях, которые строят.
— Тоже неверный подход. Превозносят личность, а на деле все творит коллективная мысль, чего литература упорно не замечает.
— Потому что она не равняет человека с кораллом.
— Простите, не понял.
— Строя, кораллы возвышают остров, свою обитель — и только. Человек, строя, возвышает сам себя, улучшает не только внешний, но и внутренний, свой, духовный мир. Без этого его функция та же, что и у коралла.
Корк задумался, неподвижно глядя перед собой. Молчал и Радунский. Бежали минуты, неощутимые в неподвижном свете звёзд, который был миллиарды лет назад и будет миллиарды лет после, — такой же равнодушный среди чёрной вечности мира.
Близилось время. По-домашнему мягко пропел сигнал. Корк выпрямился, тряхнул головой, будто освобождаясь от ненужных мыслей. В глазах застыл повелительный холодок. Руки проворно легли на пульт. Резкие черты лица застыли, как в бронзе.
В матовой глубине экрана заскользили какие-то недоступные пониманию Радунского символы. Он искоса глянул на Корка: жесток, замкнут — не подступись!
— Началось?
— Помолчите.
Рогатые загогулины знаков теснились, как солдаты при штурме. “Мешок докладывает, — догадался Радунский. — А что же Корк?… Чем он управляет, если Мешок все делает сам?”