Воспитание завершается тогда, когда маленький герой понимает, что несправедливость и угнетение не случайны и являют всеобщую универсальную систему. Согласно этой системе, большая часть человечества отрезана от счастья и достоинства и влачит дни во мраке нищеты и убожества, как истинные парии или рабы. Эта недетская идея овладевает мальчиком после общения с безобразными, слабоумными девочками, приговоренными ненавидящей их матерью к непосильно тяжкому физическому труду.
Страх, жалость, любопытство, обида за маленьких отверженных подготовили Де Квинси к восприятию слов Федра по поводу статуи Эзопа, раба и баснописца: "Несчастного раба и парию они вознесли на вечный пьедестал"[*Ibid. P. 117]. Контраст между позором бесправия и "звездной высотой раба", когда статуе его, статуе "освобожденного человека", отдали честь все армии мира, для Де Квинси разрешается в нравственном вознесении Эзопа над простыми смертными - что и выражено в образе поднявшейся над толпой статуи.
Этот образ передает самые основы мировоззрения писателя - его веру в то, что неизбежные и, в сущности, неизлечимые страдания человечества в какой-то степени преодолеваются только благородством и душевной стойкостью, социальное зло побеждается ценой нравственного очищения. Характерно, что эта важнейшая идея явилась ему в детстве, - разумеется, не как логическое заключение, а как внезапное видение "неизмеримости морально возвышенного". Чувство ребенка уловило то, что впоследствии стало частью доктрины. Все этапы душевного созревания Де Квинси выступают лишь как этапы деятельности воображения в его попытках познать мир. Познание это, говорит он, передается нам через "тайные иероглифы", через "особый язык или шифр, и где-то есть ключи к их пониманию, и есть у них собственная грамматика и синтаксис, и самые ничтожные явления вселенной суть тайные зеркала величайших"[*Ibid. P. 192].
Детская острота впечатлений, детская непосредственность и интуиция, детская иррациональная логика, отвергающая логику здравого смысла, ту, "что стягивает душу веревками и шнурами", не меньше чем опиумные сны и видения, помогают прочитать тайные символы и иероглифы действительности. Как мы видели, в трансформации реальности под влиянием опиума Де Квинси видит разгадку того мира чудес, который холодный рационализм понять не позволяет. Странное на первый взгляд сближение восприятия ребенка и опиомана построено на романтической концепции воображения. Для Де Квинси, как и для старших романтиков, это, мы уже знаем, способность осмыслить богатство явлений внешнего мира в процессе своеобразного синтеза полусознательных, спонтанных импульсов и высших функций разума; добываемые в этом процессе символические образы заключают в себе хоть и зашифрованную, но подлинную истину. Прослеживая как бы разбегающиеся во все стороны проявления того или другого предмета, воображение затем втягивает их в единую орбиту и придает великому многообразию эмпирической действительности необходимое для художественного эффекта единство. Описанная у Де Квинси переработка реального опыта в видения опиомана показывает, в сущности, пути его образной трансформации в мастерской воображения.
