Эвихкайтен вошла; и, задергав плечом, вынул трубочку:
– Вы уж простите меня: старый дымник!…
Лизаша подумала:
– Он же – не стар.
И вторично подумала:
– Что ж это я, – о нем думаю.
Вдруг потянулась к нему папироской своей:
– Закурю уж и я.
Тут невольно заметились Киерке: синие жилочки вспухли на ручках; закрыв свои глазки, пустила дымок: лед был сломан.
Мадам Эвихкайтен, подмазав губу, подсурмив свои брови, – ушла; и Лизаша глядела на небо в окошке: там, где – голубое, все – синее, темное: глуботина, глубина, бездна, пропасть; да, небо – расколото: «богушкою» называла она задушителя жизни.
Дымок облетающий стлался волокнами.
– Ну-те, – верьте: то все – забытное!
И вертко прошелся он, похнувши трубочкой; но – забелела в ответ:
– Нет, оставьте: не напоминайте!
Глаза ее, мутные вытараски, разбежались в фигуры обой светло-синих.
– Вы славная все же девчурка! Она на него просияла так жалобно.
– Ну-те, – отец ваш гадыш; вы в «Эстетике» были в сердцах у меня: ну и – что ж? Сами поняли!
Вытянув шею, стрельнула дымочком.
– Вас строй буржуазный зашиб!
Дернул лысинкой – вкривь:
– Мне Анкашин Иван говорил.
– Кто?
– Анкашин, который у вас чистил трубы.
Припомнила свой разговор прошлой осенью – с водопроводчиком о царстве в «там» («сицилисточка, милая барышня, вы»): стала быстро вертеть папироской, любуясь спиралькою огненной; он, заложив свои пальцы за вырез жилета, о вырез жилета бил пальцем.
– Анкашин в контакте с Дергушиным был это время; ну – вот.
Дернул лысинкою – вкривь: моложаво и лихо.
– Я – все о вас знаю.
И вдруг безотчетным душистым лучом – через все – ответила улыбкою Киерко.
– Благодарю!
– Ну-те, – вас сведу к нашим: все – бойкий народ!
И под веко зрачок укатнул: поглядел на нее лишь белком; точно глазом, ушедшим в сознанье, ее уносил он в сознанье; мерцала глазами в открытые бельма; моргнул ей: глазенок, глазок, глаз, глазище!
И снова – глазенок.
– Ну – так: мне – пора.
Цепенела за думой, – с открывшимся ротиком.
____________________
Узкобородый, весь серенький, верхоширокую шляпу надел, завертев двумя пальцами тросточку; дверь за собой захлопнул: бабац!
День – не день: варовик; мимоходы: многонько людей; и зрачок как сверчок, заскакал под подтянутым сереньким небом; бежал переулками; пьяница, мимо идущий, стыдя-ся, – снял шляпу.
– Ведь вот, Николай Николаевич, – в виде каком! Его – хлоп по плечу:
– Ты – свищи, брат, пока тебе свищется; а перестанешь свистунить, – вали: дам книжонку.
И – мимо!
С собрания шел на собрание; был человечек он свальный; где свала людская – там он; или – где-нибудь рядом: сверчит, свиристит и цурюкает, пыхая трубочкой, и – добивается правды.
