Господи, это засохшая сперма, конечно, сперма! Она ночевала у своего растакого мужчины, и утром, расставаясь с ней в прихожей, он распалился, увидев ее другой, одевшейся не для него одного, но для других.
Распалился, увидев только что накрашенные губки и подведенные глаза, распалился, увидев ее в обворожительных туфельках на высоких каблучках! Распалился и овладел ею! Да, они целовались на прощанье, он, подожженный запахом ее кожи, загорелся и овладел ею сзади, овладел, задрав платье на голову, чтобы была видна ее беленькая спинка и жадно врезавшийся в нее бюстгальтер! А она стояла, опершись руками о дверь, стояла и стонала: – Не в меня, милый, не в меня!
И он кончил на ее чулки, потом она вытиралась платочком...
* * *
Бедное мое воображение! Брюки мои от него вздыбились, я сунул руку в карман, поднял член, поместил его под ремень и пошел, стараясь смотреть под ноги, пошел, желая лишь одного – скорее свернуть в узкий свой переулок, скорее спрятаться в нем, скорее избавиться от наваждения, скорее избавиться от этой женщины.
Но нет. Она, вернее, изящные ее остроносые туфельки, иногда попадавшие в поле моего зрения, пропуская поворот за поворотом, переход за переходом, продолжали идти моей дорогой. Когда в возбужденную мою голову пришло, что меня ведут, ведут в преисподнюю, я поднял глаза и увидел, что проводницы в ад впереди нет.
Нет, потому что она свернула в мой переулок.
– Господи, что происходит! – остановился я, пораженный молнией сверкнувшей мыслью, мыслью, что я и эта женщина связаны бесовской волей, волей, решившей материализовать фантазии, распалившие меня на эскалаторе. – Нет, это полная чепуха, просто совпали наши маршруты, ведь каждое утро вместе со мной от метро к зданию, в котором размещается мой офис, продвигается десяток людей, незаметных, не таких заметных, как она, и их я просто не замечаю, как они не замечают меня.
Я успокоился, но ненадолго – мои глаза, как я их не укрощал, вновь приклеились к моему наваждению. Господи, как сказочно она хороша! Наверное, так же была хороша египетская Клеопатра, за ночь с которой мужчины платили жизнями.
– За обладание же этой волшебной женщиной ты можешь заплатить пустяк – всего восемь лет общего режима. И это при худшем стечении обстоятельств, – шепнул бес из моего подсознания. – Всего восемь лет – и она твоя.
Реплика подсознания мне не понравилась – что ему тюрьма, всю жизнь в ней, то есть во мне, сидит? Я прикусил губу и в который уже раз решил не смотреть на свою беду. Но бес сделал очередной ход, и тут же послышался ее серебряный смех. Вскинув глаза, я увидел, что она стоит рядом с недурно одетым мужчиной средних лет, и тот, положив руку ей на талию, что-то счастливо произносит.
