На этот раз мучителей было двое. Арти терпел боль молча, стоял прямо, на лице его не отражалось и тени страха. Это, видимо, злило избивающих, поскольку они старались во всю. “Если бы им позволили, они бы меня убили, – подумал Арти, – но пока им этого делать нельзя”. Плётка вновь опустилась на его плечи. Он снова промолчал.
– Лицом к стене, сволочь, – приказал надсмотрщик, – и говори, давай. Или разучился? Напомню сейчас, как это делают…
Его огрели по спине палкой, это было тоже не в первый раз, но в прошлый били не так люто. Арти стало не по себе.
– Ты не очень… того, – попросил второй надсмотрщик. – Смотри, а то…
– Чё будет-то? – спросил первый.
– Сказали же, чтобы не очень…
– А плевал я, что сказали! – огрызнулся второй. – Если он заговорит, то нас досрочно…
– Это кого? – засмеялся первый. – Тебя, что ли? Память отшибло? Приговор свой забыл? Чё у тебя досрочно-то будет? Вышка твоя?
– А тебя ебёт, что будет? Как по мне, так этот урод вообще боли не чувствует. Мы его по-всякому, а он – ни слова…
– Может, они все такие? – спросил первый. – Они же все молчат.
– Ага. Партизаны. Да, – махнул рукой второй надсмотрщик, – я тоже, как меня на бану повязали, в партизана два дня играл. А кореши мои, суки…
– Душу не трави. Один что ли такой…
Арти слушал. Из этого разговора он вынес для себя нечто забавное – оказывается, эти подонки, надсмотрщики, люди не только подневольные, но и заранее обречённые. И что если у него и у его друзей есть пока какой-то, пусть маленький, шанс выжить, то у этих – нет. Вообще. От этой забавности ему стало немного не по себе, но вида он не подал.
– Ладно тебе, Серёга. Не гуди, – сказал первый надсмотрщик. – Ты не так смотри. Мы же живые, а? Для всех нас нет, и для ментов тоже нет. А мы – есть. На пару, глядишь, и сгоношим потом чего. И отсюда выйдем. Ты не дрейфь, Серый. Живые – и ладно.
“Мы – тоже живые, – подумал Арт. – И мы ещё посмотрим, кто кого переживёт”.
– Хватит на сегодня, намахался я, – сказал первый надсмотрщик. – Повели, что ли?
– Давай, – согласился второй. – Эй, урод! – иначе они Арти и не называли. – Двигай, нелюдь! Жопой шевели, чего стоишь…
Арти только что позволил активизироваться центрам чувствительности (на время избиения он их просто отключил), поэтому шёл он медленно – тело болело, саднило. Надсмотрщик подтолкнул его, дверь “девятой” скрылась за поворотом коридора. Бетонные стены, серые, не крашенные, словно сдавливали и так небольшое пространство, оно становилось зрительно ещё меньше, невзрачнее. Под низким потолком через равные промежутки горели слабенькие лампочки, помещавшиеся в затянутых сеткой колпаках; между ними пролегали темные места, свет ламп был не в силах рассеять этот мрак. Вездесущий мрак. Как проклятие. Двери, выходившие в коридор, были сейчас плотно закрыты – “рабочий день” кончился около часа назад, поэтому все четыре зала стояли пустыми и безмолвными, в “тимах” же царила тишина несколько иного толка – не тишина пустоты, но тишина могилы. Так, во всяком случае, казалось Арти и остальным.
