Восстановить в памяти его мысли и слова нетрудно - достаточно пробежать длинные телеграфные отчеты о наших беседах, которые я тогда посылал. Черчилль удовлетворен переговорами с де Голлем; он восторженно отзывается о генерале и о миссии, которую тот взял на себя. Однако в телеграмме сказано: "Черчилль с горечью добавляет, что со времени занятия Сирии генерал постоянно выказывает острую неприязнь к иностранцам и агрессивную враждебность по отношению к нему, Черчиллю.
Д'Астье отвечает, что в Великобритании сделали все возможное, чтобы вызвать у генерала и французских руководителей чувство собственной неполноценности. Он напоминает о неудачах, которые потерпели англичане, опираясь на призрачные правительства Греции, Польши, Югославии, и добавляет, что к единственному правительству, сохранившему глубокие связи со своим народом, Черчилль проявил наименьшее расположение".
Черчилль не малодушен: он не спорит по пустякам и не боится признавать свои ошибки. Он занимательнее де Голля, который изрекает истины как некое откровение. Черчилль идет на уступки, лавирует и снова принимается за свое: "Эх, если бы в июне сорокового года мне удалось вывезти из Франции Манделя!.. Когда, наконец, де Голль перестанет быть таким несносным и оставит свои каверзы? Можно прийти к соглашению по всем вопросам, кроме этой нелепой "чистки"..."
Перескакивая от одной мысли к другой, лая с наигранной яростью, заставляющей обеспокоенную сиделку приоткрывать дверь, и потрясая потухшей сигарой, он развивает свои тезисы о "чистке".
Для него существуют лишь две категории французов: те, что хотят победы Германии, и те, что ее не хотят. Ему наплевать на то, что последние заняли выжидательную позицию, на то, что они ведут двойную игру и даже заигрывают с Германией. Они - орудие, которым он может воспользоваться, как пользуется нами, чтобы довести войну до победного конца. "Соображения морального порядка", а также последствия, которые скажутся на нации в результате такого двусмысленного поведения, выше его понимания. Наплевать ему и на то, что народ будет введен в заблуждение и обманут этими интригами, что он не сумеет избрать правильный путь. Ведь Черчилль не верит в то, что людям дано понять и осмыслить ход истории, которую, по его мнению, решают в крупной игре и хитросплетениях лишь сильные мира сего.
С некоторым удивлением выслушиваю я его заявление о том, что присоединение Северной Африки в 1940 году оказалось бы менее выгодным, чем в 1942. Одним махом он отпускает грехи тем, кто отказался от борьбы в колониях, потом расшаркивается перед теми, кто, по его словам, "заморозив Африку", сохранил ее съедобной до 1942 года. Должно быть, он наслушался высказываний крупных французских пораженцев ("немцы пройдут через Испанию, возьмут Гибралтар, Африка для них будет открыта"), потому что, удивляя меня отсутствием воображения, принимает их доводы, как закон. Внезапно он спохватился и поправился: "Но путь, избранный вами, - путь чести. Всегда правы те..."
