— Потом… — повторила она.
Глаза её уставились в одну точку — казалось, она созерцает что-то далёкое и грозное.
— Не знаю, — сказала она.
«Это безумная», — решил Анри, сам предаваясь странным мыслям.
Пакита показалась ему поглощённой чем-то, что не относилось к нему, как будто в ней боролись угрызения совести и страсть. Быть может, в сердце её была не изжита другая любовь, которая то вдруг вспыхивала, то вновь угасала На мгновение тысячи противоречивых мыслей захватили Анри. Девушка стала для него загадкой; но, изучая её опытным взглядом пресыщенного человека, жадного до неизведанных наслаждений, как тот восточный владыка, который требовал, чтобы ему изобрели какое-нибудь наслаждение, — ужасная жажда, изнуряющая сильные души! — Анри видел в Паките самую богатую натуру, когда-либо сотворённую для любви. Возможности, заключённые в этом теле, не говоря о душе, смутили бы всякого другого, но только не де Марсе; он был очарован предстоящей обильной жатвой заманчивых радостей, неисчерпаемого разнообразия в блаженстве — этой мечтой каждого мужчины, а также пределом стремлений каждой любящей женщины Его сводила с ума эта бесконечность, ставшая ощутимой, проявляющаяся в наслаждениях смертных существ.
Все это увидел он теперь в Златоокой девушке яснее, чем когда-либо, — так охотно позволяла она ему любоваться собой, счастливая тем, что ею восхищаются. Восторг де Марсе вылился в какое-то тайное исступление, и он обнаружил его, бросив на испанку взгляд, который та поняла, словно привыкла к подобным взглядам.
— Если ты не будешь моей, только моей, я убью тебя' — крикнул де Марсе.
Услышав эти слова, Пакита закрыла лицо руками и простодушно воскликнула:
— Святая Дева, что я наделала!
Она поднялась, бросилась на красную кушетку, зарылась головой в лохмотья, прикрывавшие грудь её матери, и зарыдала. Старуха приняла дочь в объятия, не нарушая своей неподвижности, не выразив ни малейшего сочувствия. Матери в высшей степени было присуще то величавое спокойствие диких народов, та способность казаться бесстрастным, как изваяние, перед которой бессилен и самый наблюдательный человек. Любила она или не любила свою дочь — кто знает? Под этой маской таились все человеческие чувства, хорошие и дурные, и всего можно было ждать от этого существа. Она медленно переводила взгляд с великолепных волос, словно плащом закрывавших её дочь, на Анри, которого старуха рассматривала с невыразимым любопытством. Словно удивлённая его появлением здесь, она, казалось, спрашивала себя, не колдовство ли это, не могла понять, какой прихотью природы был создан такой обольстительный юноша.
