Он бросил пить. Когда в деревенской церкви шла служба, он непременно сидел на передней скамье и требовал, чтобы жена и дочь были рядом. И все же Кейт знала, что в глубине души он остался прежним: угрюмым, холодным, чужим. Вся разница заключалась в том, что теперь он вечерами просиживал над Библией, а не над бутылкой.
Почему же он снова сорвался? Разозлился из-за денег? Повздорил со священником? Все может быть. Но одно Кейт знала точно: мать стала слишком слаба; если он опять возьмется за старое, она долго не протянет. Прямо хоть сдавай его шерифу. А что, это мысль, подумалось ей.
Надо бы с кем-то посоветоваться, но кому доверить свое горе? Никто не поймет, даже Энджи. И потом, это так унизительно. Самолюбие никогда не позволило бы ей выдать семейную тайну.
Конечно, все кругом догадывались, и в первую очередь Энджи с матерью. Опухшее от слез лицо Кейт, загнанный взгляд, старые латаные платья выдавали беду дома Колсонов. В выразительных глазах Энджи нередко читался немой вопрос, но она никогда не требовала у Кейт объяснений.
Боже праведный, как же быть? Кейт зарылась поглубже в пахучее сено, сотрясаясь от рыданий. Она не находила ответа.
– Кейт, ты тут? – донеслось до нее.
Рыдания застряли у нее в горле. Она подняла голову и несколько раз моргнула, чтобы прогнать слезы. Наверное, послышалось. Ведь мать сейчас, должно быть, лежит в постели с мокрым полотенцем на разбитом лице. К тому же она никогда прежде не выходила разыскивать Кейт.
– Кейт, где же ты?
Ошибки быть не могло. Кейт хотела выпрямиться, но движения давались ей с трудом. От слез она обессилела.
– Я здесь, мама, – отозвалась она.
Кейт заставила себя подняться на ноги, откинула мокрые пряди волос и вытерла слезы.
– Как ты, девочка? – спросила Мейвис.
Кейт не ответила. Она вглядывалась в лицо матери. Даже в полумраке сарая на щеке отчетливо виднелся багровый кровоподтек. Тусклые седые волосы, стянутые в узел на затылке, и поблекшее лицо с мелкими заострившимися чертами делали ее похожей на птицу. Кейт ростом пошла в отца. От матери она унаследовала только темно-карие глаза и большую грудь.
– Я за тобой, дочка. Ужин готов.
Кейт покачнулась. «Мама, неужели это все, что ты можешь мне сказать?» – подумала она, а вслух спросила:
– А где… он?
– В церкви, – равнодушно ответила мать. – Ну, пойдем. Ноги их увязали в грязи, где копались облезлые куры. Мать с дочерью шли в молчании, не произнося слов утешения, не касаясь друг друга. Кейт била дрожь, но не от вечернего холода, а от подступившего отчаяния.
