— Не могу! Не могу такого представить! Ведь вы сказали, что с мужчиной я бы получила удовольствие, мне было бы хоть что вспомнить хорошее, а тут… — И она с отвращением передернула плечами.
Цецилия непременно рассмеялась бы — если бы могла. Но она только головой покачала, вспомнив историю про монахиню, которую изнасиловали трое разбойников, и та, одернув свое рубище, перекрестилась: «Благодарю тебя, боже! Без греха и досыта!» Вот уж правда, что неисповедимы пути твои, господи.
— Ну, если дело только в этом… — протянула она задумчиво, словно с трудом искала ответа, в то время как уже ясно видела, что делать, что говорить, и нужные слова неслись наперегонки. — Надо сделать так, чтобы тебя взял смертный мужчина. Тогда будет считаться, что он разрушил твою девственность, а инкуб и впрямь являлся во сне.
— Будет считаться? — недоверчиво переспросила Дария. — А кем?
— Да нами с тобой, — пожала плечами Цецилия. — Особенно если ты испытаешь удовольствие.
Дария нахмурилась, обдумывая сказанное своей мудрой наставницей.
— И что, для этого годится любой мужчина? — спросила она осторожно.
— Ну уж нет! — оскорбленно фыркнула Цецилия. — Большинство из них думает только о том, как свой блуд почесать, а о женщине не заботится. Это должен быть особенный мужчина, знающий толк в любви.
— В любви?! — потрясенно воскликнула Дария. — Как, разве и это — любовь?!
«Только это и есть любовь!» — едва не воскликнула Цецилия, но боялась, что разрыдается, если молвит хоть слово, а потому просто кивнула.
— А где найти такого мужчину? — деловито спросила Дария, и Цецилия мрачно усмехнулась:
— Предположим, я смогу тебе помочь. У меня есть один знакомый. Он настоящий патриций, из тех, кто вписан в libro d'oro, Золотую книгу, человек почтенный…
— Почтенный? — перебила Дария с едва уловимой ноткой разочарования в голосе. — Но… разве для сего непременно нужны почтенные лета и знатное происхождение?
— Тебе что, баркайоло сюда привести? — сухо осведомилась Цецилия. — Человеку, о котором идет речь, слегка за сорок. Самый раз!
Ей очень хотелось добавить, что за свое патрицианство Аретино заплатил двести или триста дукатов, так что о его знатном происхождении можно говорить только со скрытой усмешкой. Другое дело, что сын сапожника из Ареццо живет так, как не каждый principe может себе позволить! А что до его почтенности, то у Аретино «шест» покрепче и подлиннее, чем у любого баркайоло! Но она не стала вдаваться в столь волнующие подробности, а только уточнила:
