— Курите?
— Не без этого, сынок, — и дед охотно потянулся к пачке. — Ишь ты! С фильтром! И курим, и бутылочку по праздникам распить можем.
— Здоровье, значит, позволяет, — усмехнулся Глазов.
— Больше, чем отпущено, не проживешь.
— Это верно. Значит, тяжелая она, жизнь-то?
— Жизнь как жизнь. Живем, хлеб жуем. Да… Довели народ…
— Точно, — Глазову вдруг и самому захотелось курить. — Вот и дружка моего в живых уж нет. Я тут проездом, думал, мать-то жива его? Кроме Коляна есть кому о ней позаботиться-то? В этом доме он жил, дружок мой.
— В каком же подъезде? — спросила бабушка в белом ситцевом платочке.
— Не говорил мне Колян про подъезд. Про двор рассказывал, про друзей. Давно его убили, лет семь назад, не меньше.
— Это Колька, что ли? Вроде жил такой, в третьем подъезде, — встрепенулся дедок. — Мячиковы они.
— Не, Васильич. Тот Колька — Марьин, а этот — Варвары Павловны, — покачала головой бабулька.
— Варварин уже лет десять как сгинул! — не согласился дедок.
— Это Марьин сгинул, а Варвара за своим аж во Владимирскую область ездила. Все причитала, что мальчонку узнать было трудно, так обгорел.
— Вот это и есть мой дружок, — сразу погрустнел Глазов. — Мать-то жива?
— А что ей сделается, Варваре? За молоком побежала. С дачи вернулась, а молока в доме нет. Все у последнего подъезда сидит, — дед покосился на Глазова. — Сигареты у тебя, сынок, знатные. Американские, небось?
— «Союз-Аполлон».
— Слабые… «Беломор» — другое дело…
— А ты, отец, еще парочку возьми, — Глазов протянул деду пачку.
— И то правда. А вон и Варвара с молоком бежит. Павловна по отчеству, Колькина матерь.
— Где? — Глазов завертел головой.
Тучная женщина с обильной сединой в волосах, обремененная двумя трехлитровыми бидонами, спешила домой, страдая одышкой. Глазов тут же поднялся с лавочки, подошел и подхватил у нее бидоны:
— Вам тяжело? Давайте помогу.
— А вы кто? — она испугалась, вцепилась в бидоны.
— Да я Николая вашего друг, — Глазов так и не смог выговорить слово «покойного». Мать есть мать, он для нее всегда живой.
— Кольки? Ох! — она отдала бидоны, достала носовой платок и вытерла мокрое от пота лицо. — Жара сегодня. Ох и жара!
— Куда нести? — спросил Глазов.
— Да в дом, куда же еще! Первый подъезд, четвертый этаж.
Дом был старый, пятиэтажный. Дмитрий следом за женщиной направился к первому подъезду. Дедок покачал головой, обращаясь к собеседницам:
— А все говорят: молодежь, молодежь… Она разная бывает, молодежь…
И они принялись вспоминать, каким рос Колька и сколько от него было неприятностей, пока он в Москву не уехал.
