– Тимон! Я тебя умоляю!.. Ну что за глупость! - металась Женя.
На мне не было плавок, я, естественно, был в заурядных трусах, "семейных". Какую-то секунду это стесняло меня: уж больно не в мою пользу было сравнение с тобой, но я поймал твой издевательский насмешливый взгляд на мое пловцовое одеяние, и стеснение улетучилось. Снизошло дивное спокойствие.
– А ты разве можешь плавать? В степях казахских научился?
– Шантрапа, - процедил ты на ходу, словно сплюнул.
– Даю тебе фору, - сказал я тебе в спину, краем сознания отмечая с удивлением и страхом, что во мне говорил кто-то помимо меня. Опять не к месту вспомнилось, как меня крутило помимо моей воли. Меня обуревал мрачный, но какой-то высокий, храмовый ужас - и в то же время восторг необычайный.
Женя едва не плакала в голос, кричала нам что-то вслед.
Берег изгибался широкой дугой; если от навеса идти к барже берегом вдоль бывшего обрыва, который после норд-оста выположили и насадили здесь многочисленные акации - дуга вышла бы длиной более километра; проложенная напрямую по воде хорда между навесом и торчащей из воды мачтой, думаю, протянулась на километр без малого; проплыть этот километр после бессонной ночи, наполненной вальсами, твистами и шампанским, по прохладному, как всегда по утрам, и весьма разволновавшемуся морю - испытание не простое.
Ты, Литвин, сдох на трети пути, и, когда я тебя настиг, ты медленно пошлепывал руками по воде, а иссиня-бледное лицо твое с бескровными губами выглядело жалко. Я прошел мимо, не останавливаясь; это привело тебя в ярость, и ярость оказала тебе плохую услугу: ты сбился даже с того вялого темпа, каким плыл, и открытым ртом подставился волне, и она плюхнула тебе плевком прямо в твою разверстую пасть; ты подавился горькой водой и закашлялся, принялся громко отплевываться и осквернил чистый ветер начинающегося первого дня новой жизни гнусными матюками.
Хорда проходила мимо пионерского пляжа, и прямо на ее пути оказались буи ограждения. Когда я уцепился за буй (хотя спокойно мог бы плыть дальше: я плыл вполсилы и не устал), ты был сзади меня уже метрах в тридцати. Я спокойно дождался тебя. Ты не выдержал характера: по твоей роже видно было облегчение, с каким ты уцепился за ручку буя с другой стороны.
– Шмакадявка, - с наслаждением произнес я. - Попил водички?
– Ссука!.. Я все равно тебя сделаю... У тебя дыхалка слабже. Ты слабак, слаба-а-ак!..
– Уговаривай себя, уговаривай... Ты пошляк, оказывается! Да и неврастеник, похоже... Или параноик. Послушай, я признаю, что определенный урок в жизни ты мне преподнес. Только ты должен бы уже понять, что мне на тебя и на твои уроки отныне наплевать. Я тебя знать не хочу. Я тебя презираю, понял? Ты знаешь математику? Ни черта!! Ты просто руку набил на жонглерстве формулами и вызубрил их наизусть, и все. Волейбол? Да черт с тобой, лупи по мячу, сколько хошь. Выиграл ты у меня матч по блицу? Да пожалуйста, хоть до пенсии в парке стучи пешками и выстукивай рубли у пенсионеров. Женьку влюбил в себя? Да прозреет она и погонит тебя метлой как Светланка Соушек прогнала. Да еще и по роже тебе въехала: неделю с фонарем ходил.
