– Мне кажется, что вам нужно то, чего не купишь ни за какие золотые, не так ли?
– За золотые можно порой купить больше, чем мы полагаем. А когда кое-что купить оказывается невозможно, я стараюсь ограничиться легким перекусом, так что моя жертва лишь несколько дней чувствует недомогание и вскоре обо всем забывает. И дважды из одного ключа я не пью никогда. Я крайне редко забываюсь настолько, что перенасыщаюсь на своем пиршестве, а когда такое случается, что же, и это поправимо.
– Для этого, наверно, нужно лекарство из дерева, да?
– Как вы проницательны, мадам.
Старушка шаркающей походкой подошла к креслу-качалке, стоявшему в углу.
– Если я за восемьдесят семь лет не научилась проницательности, то на что мне остается надеяться?
– Простите, совсем забылся, мадам. Я дважды возвращался в мир бестелесных духов, так что на земле я провел лишь на несколько лет больше, чем вы.
– И вы никогда не могли обрести покой?
– Однажды, когда в древнем мире наступил конец света, боги забрали меня к себе в рай, но через несколько столетий я воспользовался заклинанием, которое сам же и придумал, и оказался в вашем Париже. И, зная, как много существует менее приятных сфер, где случается обитать духам, я с удовольствием пребываю здесь.
Старушка откинулась на спинку кресла.
– Тогда я желаю вам доброй ночи, сэр, и – bon voyage.[3]
– Я забыл сделать одну вещь, – сказал дон Себастиан. Он поднял руку, и из пустой ладони покатился поток золотых гиней. Они упали в корзину, где лежало восковое изображение отрубленной головы Марии-Антуанетты.
– Красивый жест, сэр, – сказала мадам Тюссо, – только хорошо бы, голова в корзине не пострадала!
– Да как бы я мог осмелиться ее повредить, мадам. Вы же настоящий художник!
Реджиналд Каллендер сидел в дядюшкином кабинете, и на столе перед ним стояла последняя бутылка бренди из запасов дяди. Реджиналд по-прежнему считал то немногое, что у него еще было, дядюшкиным, поскольку самому ему в наследство не досталось ничего. Из дома уже вынесли почти все, что оставалось. Обстановку продали торговцу мебелью, чтобы добыть хотя бы немного наличных. У Каллендера не было способностей ни к какому делу, он только понимал, что его обвели вокруг пальца, но ему было уже все равно. Работники, выносившие проданную мебель, оставили ему его кровать да еще убранство вот этой комнаты, где он прятался, пока опустошали дом, принадлежащий ему по праву рождения.
Он совершенно не представлял, который час. Тяжелые бархатные шторы не давали проникнуть в комнату солнечным лучам, а дядюшкины часы он уже успел заложить, как и все остальные вещи, вытащенные из гроба. Выгода от совершения преступления, если его все же таковым считать, оказалась для Каллендера огорчительно малой. Он налил себе еще. Бокал был грязный, бутылку, долго хранившуюся в погребе, покрывал слой пыли. Он лишь терялся в догадках, как же чистят такие вещи. Это, как и загадочные процессы приготовления пищи и стирки одежды, было для него так же неведомо, как тайна загробной жизни. Он умел только курить и браниться, напиваться и мечтать, но даже из этих занятий на два требовались денежные средства, которыми он не располагал.
