Мисс Ивенс счастливо вздохнула:
— Да, я помню это время… В семидесятом уже началась реакция. В шестьдесят девятом еще была революция. Я как раз записалась на семинар французской истории именно в шестьдесят девятом. Помню, что профессор Карлински, польского происхождения, бритый наголо, говорил нам о Робеспьере. В этот момент вошли в аудиторию члены Революционного Комитета кампуса и стали кричать на нас, называя нас всех контрреволюционерами. «Почему вы не подчинились приказу Революционного Комитета кампуса о прекращении занятий?» — угрожающе обратился к Карлински черный юноша в кожаной куртке. «Молодой человек, — закричал Карлински, — я именно и занимаюсь пропагандой революции. Займите место в аудитории! Вам и вашему комитету полезно будет послушать о событиях Французской революции и судьбе великого революционера Максимильена Робеспьера!» Так представляете, парень не знал, кто такой Робеспьер!
— В «Адвенчурэрс Букстор» все знали, кто такой Робеспьер и кто такой Гамсун. Однако Кнута и меня попросили уйти. И началась для меня жизнь, о которой я предпочитаю не вспоминать. И не потому, что это была плохая жизнь или грустная жизнь, нет, та жизнь была увлекательной, полной монстров и красавиц, но она протекала в другом измерении, не сообщающемся с этим, нашим общим измерением. Когда я пришел в себя а случилось это не скоро, лишь во второй половине семидесятых, — возле меня не оказалось ни Бонни Ренкуист, ни Брайана, ни моей дочери Деборы… Я назвал ее по имени одной из героинь Гамсуна. Я довольно успешно собрал себя воедино. Зацепился за женщину, которая стала поощрять мои литературные стремления. Благодаря ей выбрался из Ашбери-Хайтс. Вместе с нею проделал обратный путь на Ист-Кост и, не заезжая в родной Хадсон, приземлился в Нью-Йорк-Сити. Стал писать… Поэмы, short-stories. Одна story была напечатана в относительно большом литературном журнале. Несколько раз пытался написать роман, но никогда еще не преуспел в этом… Порой мне кажется, что пребывание в другом измерении убило мое воображение. Может быть, при воспоминании об обилии, яркости и резкости чувств в том измерении меня ничто не удивляет в этом измерении, и написанное мной читается куда суше, чем я хочу. Выбрав сюжет и углубившись в процесс письма, на определенной странице я замечаю, что судьба героя мне безразлична и не увлекает меня. Что единственное, что я хотел бы передать в словах, — это впечатления, полученные мною в том измерении. Эти удары чувств, эти всплески мысли… А именно их-то я и не умею передать! Не могу… Короче говоря, перед вами — писатель-неудачник. Или просто неудачник, потому что писателем я так никогда и не стал…
