Директора предприятий — разумные страдальцы — знали, откуда гниёт рыба. Директор завода железобетонных конструкций в Западной Двине разъяснил мне, что при тех налогах, которые взимаются государством, его завод обречён на разорение и банкротство и что такими неподъёмными налогами обложены все производители. «С рубля государство получает 98 копеек, а нам оставляет 2 копейки, — утверждал директор. — В то же время спекулянты не ограничены никем и накручивают на свой товар столько, сколько захотят». Я честно бродил по заводам, брал в руки продукцию, вдыхал знакомый по рабочей юности запах, спорил с рабочими, упоминал о своём прошлом сталевара. Тем коллективам, где я побывал, — я нравился. Но работяг собиралось 40, ну 60, ну 100 человек каждый раз. А у меня было 700 тысяч избирателей. Всех я не мог сагитировать, до всех не мог дотопать и доехать на электричке.
Провинциальные города поражали ужасающей бедностью, из них труха сыпалась. В средневековой Старице, городке, который считался старым уже при Иоанне IV, работали еле-еле два каких-то ветхих цеха в снегах. Один якобы выпускал детали для МИГов. Но всё в цеху выглядело так примитивно, как в книжке о тяжёлом положении рабочих в Англии XVIII века, какие-то чуть ли не свечки стояли в кружках, глаза искали паровой котёл! В столовой в Старице подавали вкусные пельмени, и цены были какие-то местно-нереальные, чуть ли не в копейках измерялись. В Западной Двине не оказалось ни одной столовой или парикмахерской. Местные богатеи-бандиты скупили их помещения для каких-то своих целей. А в магазинах отсутствовала еда, да и магазинов мы не нашли. В гостинице, где останавливались дальнобойщики, на столе нашей комнаты выступил иней, и, разумеется, ни о какой горячей воде и спрашивать не приходилось. Но свет не без добрых людей. Нас покормил, пригласив к себе, местный крутой мужик, директор чего-то. Он нажарил отличной домашней свинины и признал, что командированный здесь обречён сдохнуть с голоду. «Время трудное, — сказал он. — Зато лучшее из возможного для начальников».
Самые поганые избиратели жили в областном центре, в городе Твери. Если в провинции на встречи с избирателем приходили все возрасты покорно, то в Твери решительно преобладали старики и старухи — пенсионеры. У этих была своя неразумная железная логика приязни и предубеждения. В тот момент электорат пенсионеров стоял накануне раскола: если в 1991-м они на президентских выборах предпочли Ельцина, то на выборах в Госдуму они готовились разделиться на три колонны: за Ельцина, за Жириновского, за Зюганова. Неважно, что Ельцин не должен был принимать участия в выборах. Они стояли в фойе кинотеатра, когда я проходил в зал, и гундосили: «за Ельцина… за Жириновского…». Когда они стянулись в зал, на встречу со мной, то стали задавать мне вопросы, пытаясь сориентировать и пометить меня в их чёрно-бело-красном мире: «Вы за Ельцина или за Жириновского?» Я объяснил им, что я независимый кандидат, и объяснил свою позицию. И это была ошибка, которую я осознал поздно, уже к концу избирательной кампании. Надо было отвечать «за Жириновского», и они бы голосовали за меня. Я проводил среди них исследовательскую работу. У хозяйки квартиры, которую мы сняли в Твери, я попытался выяснить, почему она «за Жириновского». Однако натолкнулся на полное неумение этой женщины объяснить внятно почему: получалось, что Ельцин обманул её с пенсией. Вероятно, она имела в виду удар по всему народу гайдаровской шоковой терапии. Я понял из общения с гражданами-пенсионерами, что они живут и действуют по силуэту: нюансы им недоступны, так люди с близорукостью или дальнозоркостью, словом, с дефектом зрения, видят только общий силуэт. Никаких нюансов. Ещё тогда, восемь лет назад, я понял, что, увы, именно эта, ориентирующаяся по силуэту, группа населения выбирает нам режим, главу государства и состав Госдумы. Полуслепые, именно они ведут общество.
