– Мама считает, что у меня нецензурное платье, – опередила меня Дорота. – А на самом деле она боится, как бы эта краса баров не вскружил мне голову и…
– Какая еще краса баров? – не понял Адам.
– Омерович…
– Ты так хорошо знаешь бары, моя панночка? – поддразнил ее Адам.
– Только безалкогольные! – Дорота сделала отцу глазки. – А знаешь, старик, он не имеет о литературе ни малейшего понятия!
– Платье, говоришь? – Адам не дал себя отвлечь и отстранил Дороту, чтобы присмотреться. – Гм! Весьма экономное платьице, весьма… Из него можно было бы выкроить разве что два носовых платка, но оно закрывает больше, чем купальный костюм, и выставляет напоказ весьма недурственные кусочки нашей дочурки. Сойдет!
– Видишь! – Дорота победно тряхнула локонами. Она сделала новую прическу: длинные локоны спадали вдоль щек, а на макушке возвышался вавилон из крупных завитков. Дорота выглядела взрослее, чем всегда.
Я капитулировала.
Омерович все-таки имеет какое-то отношение к искусству. После ужина в библиотеке устроили танцы, а бриджисты, обставившись бутылками, засели в кабинете. Они долго искали карты. Разумеется, карты нашлись, но Омерович, воспользовавшись случаем, подарил Адаму две колоды собственной работы. Очень красивые карты, длинные, узкие, необычные.
– Это произведение искусства, просто жаль ими играть! – восхищалась Винярская. Будто произведениями искусства нельзя пользоваться в быту.
В целом вечер удался. Вечер! Уже светало, когда расходились последние гости. Анеля на свой практичный лад подвела итоги: именины лучше некуда – никто не скинул сервиз на пол, не залил ковер майонезом, не заблевал ванную.
Омерович занимался не только Доротой. Он добросовестно танцевал со всеми дамами и развлекал их. Два раза он танцевал и со мной.
– У вас очаровательно задиристая дочь, – сообщил он мне с особенной ноткой в голосе, давая понять, что считает Дороту ребенком.
Я не поверила. Объективно Дорота уже не ребенок, это очевидный факт. Просто Омерович заметил, что я не в восторге от его интереса к нашей дочери, и спешил обезопасить себя от моего гнева. И то хорошо.
– Она устроила мне экзамен по классической литературе. Удивительно начитанна. Интеллектуалка.
Он на лету схватывал чужое настроение. Меня решил обаять именно как мамашу незаурядной девочки.
Этот человек не вызвал у меня ни симпатии, ни доверия. Разве можно забыть, кто составил ему протекцию? Не говоря уже о том, что Омерович скорее играл роль обаятельного молодого художника, чем являлся таковым на самом деле… Позер!
