Тщетно та, другая Дорота, всегда такая рассудительная и логичная, пыталась совладать с расклеившейся истеричкой.
Вошла мать со стерилизатором, пинцетом выудила иглу, резко отломила кончик ампулы. Потом перетянула мне руку, несколькими энергичными, но осторожными движениями нашла вену, ввела лекарство.
– Теперь тебе станет лучше. – Она поправила плед и отослала отца из комнаты. Бесшумно собрала шприц и пустую ампулу. – Ну, как ты себя чувствуешь? – Ее обезоруживающая улыбка впервые не произвела на меня никакого впечатления.
– Как испорченная кукла. – Я действительно ничего не чувствовала, меня затопило одеревенелое безразличие. Ни тени недавнего стресса. Я понимала, что это действует укол. – Только горло болит и кажется, что с этим криком я выплюнула все внутренности.
– Просто ты надорвала голосовые связки. – Мама снова улыбнулась.
– Это что, лекарство для конченых шизофреников?
– Нет, для начинающих… Спать хочешь?
Спать не хотелось. Я хотела только, чтобы она посидела со мной.
– Ты замечательная медсестра, почему ты выбрала эту профессию?
– Она мне нравится.
– А почему не стала врачом?
– Не всем же быть врачами, нужны и медсестры.
– А наши девчонки не хотят быть медсестрами. Работа тяжелая, и платят мало.
– Мне повезло, – рассмеялась мама. – Отец так много зарабатывает, что я могу позволить себе роскошь заниматься любимым делом, пусть за это и мало платят.
– Правда. Ты даже ни у кого не отнимаешь кусок хлеба, потому что медсестер не хватает.
– Девочка, – мать положила мне руку на плечо, – ты не хочешь сказать, что тебя терзает?
Я тотчас насторожилась.
– Сама не знаю. Может быть, эти тройки?
– Дорота, не морочь мне голову. Мы с отцом прекрасно понимаем, что тройки не причина, а следствие.
Я молчала, потому что заранее не придумала, что говорить. Не так-то легко провести моих родителей. Уставившись на книжную полку, я тупо пересчитывала цветные корешки книг и боролась с соблазном спросить, давно ли мать знает Владислава Банащака. Однако, несмотря на отупение, наступившее после мерзкого укола, я понимала: если хочу когда-нибудь узнать правду, эту фамилию ни в коем случае называть нельзя.
Сколько же ей лет, моей все еще удивительно красивой матери? Сорок?
Все твердят, что я на нее поразительно похожа, но мне всегда казалось, что я куда зауряднее. Конечно, с этой идиотской косой, символом невинности гимназисток начала века!
Я дала слово таскать этот анахронизм до окончания школы, оставила косу для них, для родителей. Впрочем, скажи я хоть сегодня, что косу отрежу, они бы не стали запрещать. Но теперь я свободна от всех обязательств, от всякой лояльности… Нет-нет, я не хочу, чтобы маме было плохо… А если это не просто сходство, если это генетическое и мне тоже не миновать какого-нибудь типа вроде Банащака?
