Только он об этом подумал, как перед ним вырос оборванный и босой, как всегда, Гергеле - вор.
– Как ты сюда попал?
– А ты?
Они разговорились и пошли вместе. Шолом сообщил приятелю, что уезжает. Гергеле об этом знал. Он даже видел повозку с тремя лошадьми.
– Видел? Что ты о них скажешь?
– О ком?
– О лошадях.
– Что о них сказать? Лошади как лошади...
– А как тебе нравится повозка?
– Что ж, повозка как повозка.
Гергеле не в духе. Товарищ пытается его развеселить.
– Знаешь, я только что думал о тебе, а ты тут сам и явился.
– Да ну! Что же ты думал обо мне?
– Я думал... Я имел тебя в виду при дележе клада.
– Какого клада?
Шолому становится не по себе: сказать или не сказать? А Гергеле снова спрашивает: "Какой клад?" Ничего не поделаешь - придется рассказать. И Шолом принимается рассказывать ему про клад. Гергеле оживляется: "А где лежит этот клад?"
Шолому становится еще больше не по себе: сказать или не сказать? В глазах Гергеле зажигается огонек: "Ты боишься, что я его стащу?"
Шолом уже раскаивается в том, что затеял этот разговор, он начинает говорить с Гергеле тем же тоном превосходства, каким Пинеле когда-то говорил с ним.
– Глупенький, а если я тебе скажу, ты все равно к нему не сможешь добраться, потому что не знаешь каббалы, - это раз; а во-вторых, нужно поститься сорок дней, а на сорок первый день...
– А на сорок первый день ты дурень! - перебивает товарища Гергеле и бросает взгляд на его сапожки; они ему, видно, нравятся:
– Новые?
Шолом чувствует себя неловко: у него новенькие сапожки, а его товарищ ходит босиком! И он обращается к Гергеле:
– Хочешь, пойдем со мной к дяде Нислу - я тебе кое-что подарю.
– Подаришь?.. Что ж, это неплохо. - Шолом и, видимо, довольный Гергеле отправляются в путь. У дяди Нисла они застают целую ораву друзей и приятелей, которые, узнав, что за детьми Нохума Вевикова пришла подвода, явились попрощаться и передать дружеские приветы их родителям.
В этой ораве были и обе "общественные деятельницы" - служанка Фрума и Фейгеле - черт, пока одни, без мужей. Немного позже придут, конечно, прощаться и мужья. Все смотрят на детей с уважением - еще бы, люди едут в большой город, в Переяслав! С ними и разговаривают по - новому - советуют, как ехать, у кого остановиться в Борисполе. Дядя Нисл угощает каждого из них, по своему обыкновению, щелчком и спрашивает, черкнут ли они ему когда-нибудь несколько слов? Что за вопрос? Они будут писать каждую неделю, два раза в неделю, каждый день! Кантор Шумел-Эля просит передать привет отцу особо и сказать, что с тех пор, как тот уехал, он, Шумел-Эля, не сыграл ни одной партии в шахматы, потому что Воронка теперь - пустыня! Тетя Годл вдруг сделалась такой мягкой, что хоть приложи ее к болячке вместо пластыря. Она не понимает, заявляет она вдруг, как можно отпустить детей голодными и что это за еда на двое суток - коржики, крутые яйца и груши. Этак недолго и с голоду умереть! И тетя Годл щедрой рукой снарядила их в дорогу: завернула маленький горшочек сала, баночку засахаренного варенья, оставшегося, видно, с прошлого лета, и повидло, да такое кислое, что губы сводило.
