Я был уверен, что она потом обстоятельно расскажет подругам, как ее новый бой-френд выебал ее три раза и как потом «мы пили кофе и ели прекрасные оладьи из пшеничной муки с добавлением чашки ячменной, прекрасные получились оладьи. А кленовый сироп… сейчас трудно найти настоящий кленовый сироп, а этот сироп Нэнси Грэй привезла из Коннектикута. Нэнси сама его собирала — знаете, в клене проделывается отверстие…» Дженни любила все эти приятные мелочи.
Я не смеюсь над ней, я до сих пор Дженни уважаю, а я не многих уважаю. Но Господь Бог, она была настолько Марфа, что регулярно пекла свой собственный хлеб! Разный: пресный, сладкий, с изюмом, даже с цукини, со всем, что можно было только вообразить. Невероятный домашний хлеб, которым Стивен, гордясь, порой даже угощал своих гостей. Муку она молола сама из зерен, это вам что-нибудь говорит, а? На настоящей мельнице, которую ей подарила ее подруга Изабэл.
* * *
Завтракали мы на крыше, куда принесли раскладной столик, сидели друг против друга, пили кофе из красных керамических чашек, поливали сиропом оладьи. Потом Дженни притащила на крышу тейприкордер и бутылку холодного шампанского, мы разделись и сидели в креслах, пили шампанское, солнце уже палило нещадно, и слушали музыку.
Кассета называлась по одной из песен «После бала». Песни были народные: «Моя маленькая ирландская роза», и «До свиданья, моя любимая леди, до свиданья», и «Если ты любишь меня в декабре, то что же ты будешь делать в мае?»…
И тогда и сейчас эти мелодии вызывают во мне некую праздничную грусть. Может быть, потому, что в них поется впрямую о наших жизнях на этой земле — моей, Дженни и других людей, живших до нас, — о наших маленьких личных историях и трагических ошибках, о капризах и страстях. В «После бала» говорилось о том, как на балу «он» ошибочно принял ее брата за ее любовника и так вот глупо потерял свое счастье, а «она» вскоре простудилась и умерла. «После бала». Я тоже пишу это все «после бала».
Мне очень стыдно в этом признаться, но постепенно я стал ее тихо, расслабленно ненавидеть. Может, это была ненависть авантюриста к авантюре, не оправдавшей надежд, к делу, которое не выгорело, неразрешимая подсознательная злость по поводу того, что она служанка, а не госпожа — не знаю. Одно несомненно: вперемежку с благодарностью к Дженни я вдруг обнаружил в себе первые приступы ненависти к ней. Она оживила труп, а труп, оклемавшись, как видите, тут же принялся за свои гадкие штучки и вместо благодарности затаил злое против девочки, нашедшей труп у себя под дверью.
