— Тогда тебе придется занять мне денег, потому что у меня — нет ни цента, — сказал я.
— Не беспокойся, — сказала Дженни. — Мы тебя угощаем.
Мы долго еще сидели на корточках у стены возле элевейтора, ждали его. Он, скрипучий и грязный, был единственным на двенадцать этажей и три крыла отеля «Дипломат».
Пошли мы по Бродвею, и все им не нравилось, все эти заведения. Наконец, дойдя почти до самого Линкольн-центра, мы уселись в ресторанчике «Ла Крепи». Я захотел есть и пил вино, а сестры взяли что-то сладкое и пили кофе. Я ел, а Дженни сидела рядом и гладила меня по коленке, чего с ней раньше никогда не бывало. Что-то явно изменилось в ее отношении ко мне, какой-то лед между нами сломался. Может быть, вид моего номера и жуткого моего отеля-трущобы засвидетельствовали перед ней мою подлинность. Я был также честен, как мой отель. И открыт.
Скорее всего именно так и было. Она увидела, что и о революции я пиздел недаром, и книги мои увидела, и пишущую машинку, и бумаги — было видно, что я боролся за жизнь и что ни хуя у меня в жизни не было.
Шли мы из ресторана, обнявшись, все трое, очень близкие. Был теплый вечер, по Бродвею бродили ленивые, накурившиеся люди, всем ведь хочется сделать свою единственную, утекающую безостановочно меж пальцев жизнь более красивой и интересной, хотя бы и в марихуанных видениях только. Она-то ведь у нас одна, жизнь. И ее все меньше.
Мы шли, я ощущал теплый живой бок Дженни и крупное бедро, хуй у меня встал, и я держал ее за грудь одной рукой, как деревенский парень, и не стеснялся ни Бродвея, ни Дэби. Дженни смеялась.
На Колумбус-серкл Дэби отошла от нас, стала ловить такси, а я сказал Дженни:
— Ты понимаешь, наверное, что я тебя очень хочу?
— Да, — сказала Дженни, — и я тебя очень-очень хочу… И ты получишь меня, но в свое время.
— Почему в свое время, Дженни? Когда? — спросил я.
Она притворно рассердилась и сказала:
— Десять раз нужно объяснять этому русскому, что я имею внутривагинальную инфекцию и мне больно.
— Это опасно? — спросил я.
— Для тебя нет, — ответила она, — но мне больно.
Я не помнил, чтобы она говорила мне об инфекции. Может, в последнюю ночь, или я был пьян. Скорее всего, я был пьян.
— Сколько уже у тебя инфекция, как много времени? — спросил я.
— Восемь месяцев, — ответила она смущенно.
— А когда она кончится? — растерянно спросил я.
— Может, даже уже кончилась, — сказала Дженни, — завтра я узнаю, иду к доктору.
Перед тем как влезть в такси, она погладила меня по щеке, и вдруг взяла мою руку и поцеловала. И они уехали, а я остался стоять на Колумбус-серкл. Потом пошел в отель, куда еще было идти. Настроение было загадочно-задумчивое. «Хорошая девка, — думал я. — Ферму бы купить, детей завести. Жить бы… Американцем стать…»
