27.
Хуже всего было сразу, как дописал «Скиллимэна», — средней силы припадок, в ходе которого развилась не иначе как истерическая слепота.
Вообще-то я всегда предполагал, что если ослепну, придется кончать с собой. Какая еще может быть пища для ума, кроме света?
Музыка — это, в лучшем случае, своего рода эстетический суп. Я не Мильтон и не Джойс. Как однажды написал Янгерман:
Глаз посильнее, чем ухо;
Глаз видит, а глупое ухо
Только для слуха.
К чему я бы с тоской добавил:
Вах, Сулико! Слепцу легко
Развесить уши.
Как далеко
Заходит мысль, дорогуши!
Слишком мне хреново, чтобы думать, чтобы чем-то заниматься.
Четкое ощущение, будто каждая мысль тяжело давит на швы в моем больном мозгу. Хоть трепанацию делай!
28.
На прикроватной тумбочке скопилась весьма внушительная груда записок от Хааста. Простите, Ха-Ха, но как-нибудь попозже.
Коротаю время, разглядывая графин с водой, фактуру льняной ткани, из которой скроена пижама; не хватает солнца.
Эх, чувственность выздоровления!
29.
У Хааста масса претензий к «Скиллимэну, или Демографическому взрыву». В первую очередь, что это очернительство. Ментальность у Ха-Ха — настоящего издателя. То, что сочинение мое местами соответствует истине (Скиллимэн действительно женился на немецкой девушке по имени Мина; мать ее действительно живет в Дахау; у них действительно пятеро детей), лишь усугубляет мою вину в глазах Хааста.
(- Усугубляет?.. — мечтательным эхом отзывается Хааст).
Не забывайте, дражайший мой тюремщик, что на рассказ вы напросились сами; мое намерение заключалось единственно в том, чтобы развить тезис: человек Скиллимэн дрянной. Дряннее в моей практике просто не попадалось. Он занят поисками святого Грааля Армагеддона. Тип настолько нелюбимый камнем должен кануть в самых что ни на есть нижних кругах дантова ада: под Флегетоном, ниже рощи самоубийц, за кольцом чернокнижников, в самом сердце Антеноры.
30.
Заходил Хааст. Что-то с ним творится — и мне никак не понять что. То и дело он на полуслове обрывает какую-нибудь очередную банальность и пялится во внезапно повисшую тишину — как будто посредством оной банальности все вокруг в мгновение ока преобразилось в хрусталь.
Что на него нашло? Чувство вины? Нет, подобные понятия Ха-Ха все еще чужды. Скорее, расстройство желудка.
(Вспоминается одна приписываемая Эйхману реплика: «Всю жизнь я боялся только не знал чего»).
В шутку я поинтересовался, уж не вызвался ли часом и он — добровольно принять паллидин. Отрицательный ответ свой он попытался тоже свести к шутке, но видно было, что такое предположение его оскорбило.
