Только теперь, впервые за все собрание, бурно и единодушно вылились наружу чувства рабочих. Товарищ Мере высказал то, что интересовало каждого, что чувствовал и носил каждый в своей душе. Когда он закончил, в зале поднялось сразу тридцать рук. Выступления были страстными, и теперь уже не нужно было никого уговаривать взять слово, не осталось таких, кто сомневался бы и предпочитал молчать.
Собрание продолжалось до десяти часов вечера. Судьба заводского комитета была решена. Секретарь соцдемов выходил из себя от злости, глаза его метали молнии.
– Товарищ Мере, я… я просто не нахожу слов! Вы вели себя непартийно, ваше выступление было направлено против рабочего единства. Я сообщу об этом в ЦК. Не знаю, не знаю, что и сказать!
– А скажите то, что вы недавно сказали: глас народа – глас божий!
В тот вечер, когда на заводе проходило собрание, у Сирмаи собрались друзья, чтобы отметить день его рождения и свою победу. Молодежь танцевала в гостиной, мужчины в комнате Сирмаи настраивались на сытный ужин. Они выпили, наверное, уже по второй, если не по третьей рюмке, и язык у Альбина Штюмера начал заплетаться.
– Йожика! – расплылся он в широкой, до ушей, улыбке и поднял рюмку. – Дай бог тебе доброго здоровья и многих, многих успехов в…
Сирмаи оставался серьезным.
– Мне хотелось бы, чтобы вы, господа, не усыпляли себя тем, что теперь все пойдет гладко. Предстоит борьба, и эта борьба будет нелегкой. Уж больно привыкли «проли»[5] понимать под хорошим только то, что им хорошо… Одним словом… предстоит еще упорная борьба!
– Мы всегда будем с тобой, дорогой Йожика, не подведем!
– Соцдемы уже ставят на Марковича. С расследованием дела тоже все будет разыграно как по нотам! Можно считать, что с Андришкой покончено. С крестьянской партией не должно быть особых трудностей…
– Хороший парень этот Чордаш, хороший! Вот увидите, снова восстановится порядок. Каждый получит место, к руководству придут знающие свое дело, надежные и опытные люди. Все будет как надо! Маятник у часов, видите ли, качается и вправо и влево, но в конце концов он все-таки останавливается и окончательно повисает посредине. Такая буря…
В этот момент в дверях появился Фери Капринаи с Гиттой. Они танцевали.
– Это хорошо сказано, дядюшка Альбин! – рассмеялся Фери. – Насчет маятника. Повиснет! Качается! Это точно! В конце концов все они будут висеть. Вон там будут висеть! – Он показал на деревья, видневшиеся за окном на небольшой площади. – Только, когда нужно будет их вешать, не забудьте меня! – и он громко, возбужденно захохотал.
