Но ручеек уходил к озеру своей дорогой, я шел иной, шел, теряя и снова находя узенькую тропку.
Я находил свою тропку по тескам на еловых стволах. Тески были сделаны чисто и опрятно ловким охотничьим топором. Кора снималась с дерева одним неглубоким ударом. Иногда на ствол ложился и второй удар топора, ложился еще мельче, чтобы только-только надщепить дерево. В расщеп вкладывалась полоска коры. И эта полоска издали светила человеку стрелочкой, указывая верный путь.
В пути обязательно чего-то ждешь, и чем дорога трудней, тем ожидание становится необходимее. На таежной тропе можно ждать знакомую низинку, что отметит половину пройденного пути, сваленную в бурелом осину, где удобно передохнуть, скинув с плеч лямки рюкзака и расстегнув патронташ. В жару, в густую комариную духоту, когда насекомые съедают лицо и руки, очень надо ждать просто ручей, прозрачную, свежую струйку живой воды и легкий берестяной черпачок, оставленный кем-то на ветке чергмухи. Черпачок сделан давно, давно оставлен около ручья, и теперь ты просто черпаешь им воду и совсем не догадываешься сказать «спасибо» тому человеку, который заранее позаботился о тебе…
Когда тропка незнакома и по старым заплывшим тескам ты угадываешь ее впереди всего на десяток шагов, идти трудно. Но ожидание пути не расстается с тобой и здесь…
Сначала ты ждешь, когда кончится болото, кончится жидкий, глубокий торф-месиво. Болото кончается, начинается частый ельник, и теперь ты ждешь, когда же наконец твоя тропа выберется из комариной чащи к ветерку на какое-нибудь другое болото…
Я не знал свою новую тропу, не знал, скоро ли приведет она меня к озеру. Но вот лесная дорожка поднялась из болота в еловый остров, и внизу среди черных стволов я наконец увидел воду.
Вода была еще далеко, к ней надо было еще идти, но она уже была, светилась и звала к себе. Хотелось сбросить мешок и побежать вниз, опустить руки в воду и пригоршнями плескать озеро себе в лицо…
Но я никогда не бросал свой рюкзак, никогда не бежал сломя голову к блеснувшей воде. Да, я уже видел озеро, уже знал, что не ошибся в своей дороге, что через десять минут сниму наконец мешок у двери охотничьей избушки, расстегну куртку и медленно спущусь к воде, спущусь, чтобы долго никуда не уходить. Я присяду на корточки у самой воды и тихо скажу: «Здравствуй. Я пришел, пришел совсем…»
Озеро встретило меня настороженной, неласковой тишиной. Это было глубокое, дикое озеро северной тайги. Обычно такая неприветливая вода не удерживала человека около себя больше двух-трех дней: прогоняли комары, бесклевье и крутые мрачные берега, которые сразу уходили далеко-далеко вниз. У такого озера мог быть только один хозяин – леший. Лешего вспоминали в сердцах случайные, не всегда удачливые здесь люди, которые хотели получить многое, но уходили из тайги совсем ни с чем.
