– Разве я виноват в том, что священнейший и благословеннейший Будда в очередном воплощении своем избрал мое грешное тело…
– Вы же не говорили об этом заместителю наркома.
– …Но он этому не поверит. Вы только один верите этому.
– Я вам верю?
– Тогда зачем же смеяться над религиозными предрассудками или верованиями других? Можно говорить о другом, например, о мундирах итальянцев и французов. Кстати, я знаю анекдот о мундирах, с присовокуплением павлиньего хвоста… Вначале я скажу вам несколько слов, как я попал на германский фронт, а дальше буду…
Профессор, кашляя и почему-то ощущая дрожь в ляжках, говорит:
– Если бы я имел больше подлости, я бы сказал политруку о вашем офицерском звании… возможно…
Профессор Сафонов опрокинут, давится: жесткая солома забивает ему рот. Ноздрю больно колет, и склизкая теплота заливает ему нёбо. Дава-Дорчжи тычет ему кулаком в ребра и, отплевываясь, быстро бормочет:
– Счастье твое, помет, что меньше подл!., а! Я тебе покажу офицерское звание. Тебе что, хлеба мало или мяса захотел, сволочь? Наран. Ыйй!…
Женщина зажигает коптилку. Дава-Дорчжи вскакивает. Профессор выплевывает солому и напуганно бормочет извинения. Дава-Дорчжи быстро застегивает шинель, он глядит в угол и говорит:
– Если вам не хватает вашей порции хлеба, мы можем добавить. Если вам нужна женщина, я ей скажу, чтоб она легла с вами, – она же не понимает по-русски.
– Отстаньте от меня! – говорит тихо профессор.
Тогда Дава-Дорчжи распахивает дверцы и смотрит вниз под колеса. Солдат, закрываясь тулупом, кричит:
– Закрой, и так понимат!…
Женщина гасит коптилку: керосину мало, нужно беречь. Дава-Дорчжи говорит из тьмы:
– Или вас интересуют анекдоты более легкого содержания? Тогда я бы мог рассказать вам прекрасный анекдот из жизни великого князя Сергея Михайловича. Клозет великого князя, как вам известно, часто заменял ему кабинет. Там у него была библиотека, преимущественно из классиков, легкий музыкальный инструмент и виды Палестины…
Профессор тычется лицом в солому. От печки несет холодным железом. Солдаты храпят.
– Как вам не стыдно!
– Я тоже думаю, профессор, как это два интеллигентных человека не могут найти общей темы для разговора… А я же все стараюсь говорить о вашей русской культуре, совсем не касаясь наших степных истин. Я ведь полагал совсем иное… хотя вы прекрасно сможете обосноваться в Сибири… там есть хлеб и все потребное для вашего существования. Я не настаиваю на Монголии.
Профессор вспоминает со злостью, что Дава-Дорчжи ходит, несколько скрючивая ноги. Видимо, ему доставляло удовольствие чувствовать себя степняком. О русских он говорил презрительно. И опять со злостью, млея сердцем, подумал профессор: «Этаким он стал после революции. Он после революции говорит так о России». Чтоб убедиться, он говорит в тьму:
