Все это Владик и объяснил Гоше.
Но Гоша ворчливо сказал:
— Ты же не пресноводная лягушка. Для мальчика вредно столько несоленой сырости.
— У меня зонт!
— Зонт! А рубашка вся мокрая. А ноги-то… Ай-яй-яй! Гоша единым махом усадил Владика на постель. Сдернул с него сандалии и носки, жарко дыхнул ему на ноги — будто открыли газовую духовку. Потом стал отогревать Владькины ступни в ладонях — громадных и мягких.
Владик хихикал от щекотки, но не спорил. Он протирал подолом рубашки очки.
Гоша накинул Владику на ноги край колючего флотского одеяла, включил на тумбочке электроплитку, пристроил над ней в сушилке для посуды его носки и сандалетки.
— Все равно не успеют высохнуть, — сказал Владик. — Мне скоро в школу.
— До школы еще целый час… Ты почему так рано из дому отправился?
— Как почему? Чтобы к тебе забежать. Я же знал, что флюгер тебя рано разбудит.
Гоша вздохнул и поднял глаза к потолку.
— Чертова скрипучка… Сколько раз писал заявления домоуправу, чтобы смазал, а он отвечает: масла нет и лезть на верхотуру некому… Бюрократ сухопутный.
— Гоша… А у меня в газете снимок напечатали, — тихо сказал Владик.
— Что-о?
— Правда! — Владик прыгнул с койки, достал из сумки и развернул перед Гошиным носом «Пионерскую правду».
Снимок назывался «Опять не взяли». На нем были мальчик-дошкольник и лопоухий щенок. Они сидели на бетонном пирсе, прижимаясь друг к другу. Видно было их со спины, но всякий мог понять, что и малышу, и щенку очень грустно. А от берега уходила парусная шлюпка с мальчишками.
Гоша смотрел на снимок долго и внимательно.
— Да-а… — наконец сказал он. — Художественная фотография. Такая… чувствительная. Ты молодец. Ты теперь знаменитость на весь Советский Союз…
— Ну что ты, Гоша… — пробормотал Владик, и уши у него потеплели от удовольствия.
— Конечно… А я вот посылаю, посылаю свои стихи в журналы, а никто не печатает. Отвечают, что надо еще учиться и больше читать известных поэтов. А я, между прочим, уже сто семьдесят лет стихи сочиняю…
— Хорошие у тебя стихи, — утешил Владик. — А там, в журналах, сидят, наверно, бюрократы вроде здешнего домоуправа.
— Да нет, я сам виноват, — горестно сказал Гоша и дернул себя за бороду.
— Ты, главное, не унывай, ты работай. Вот напишешь поэму о «Кречете», ее-то уж обязательно напечатают.
— Да, «Кречет» — моя последняя надежда, — оживился Гоша. — Я стараюсь… А если не получится?
— У тебя получится, — бодро перебил Владик. — Вон как у тебя здорово:
…И южные звезды пылали, как свечи,
