Без особого волнения она посмотрела на проехавший мимо снегоочиститель. Достав из почтового ящика газету, уселась за стол и принялась читать. Увидев это, Хадар сказал:
Нет, мы не должны читать газету. Надо остерегаться всяческих волнений и всевозможных происшествий. Будем жить медленно, как бородатый лишайник. Газетой мы растопим плиту.
И она сложила газету и сунула ее в печку.
Очевидно, ему было легче обуздать боль, если он лежал на спине; глядя в потолок, он продолжал говорить об искусстве жить как бородатый лишайник.
Человек не знает толка в медлительности, он понимает только то, что движется в его собственном темпе. Разрушающиеся горы, умирающий сосновый лес, камни, пробивающиеся наружу в плодородной земле, человеку непонятны, человек не понимает даже, как растут его собственные ногти. Со временем он еще соглашается, а с медлительностью ни в коем разе. Потому-то человек читает газеты — чтобы наполнить себя событиями и временем. Но медлительность намного выносливее и сильнее, чем время, время быстро кончается, а медлительность почти никогда. Медлительность, короче говоря, — это всё одновременно. Время похоже на комарье и мошкару, медлительность — большое домашнее животное, которое лежит и жует. У человека, отдающегося во власть времени, потом не остается прошлого, у него остается лишь испарившееся, пролитое и сгоревшее. А без прошлого человек порыв ветра. Совестливо и неспешно прожитое прошлое единственное сырье, из которого делается прочный человек.
Вероятно, таким образом он спрашивал о ее прошлом.
— Я сожгла газету, — сообщила она. — Бросила ее в печку.
И он поднял руку и вытянул ладонь, точно хотел коснуться Катарины.
— Из любого можно сделать человека, сказал он.
Чаще всего он лежал, скрестив руки на животе, словно хотел заключить в объятия боль. По большей части он молчал, иногда бормотал, покашливая, несколько слов, — казалось, ответа он не ждал, ответов не существовало. Он мог сказать: — Зимой мухи живут в навозе и выживают. Или: Ты бы могла помочь мне прикончить Улофа. Или: Сейчас я почуял, как он впился зубами еще в одну кишку.
— Кто? — спросила она
— Рак.
Или: Интересно, у Улофа дров хватит? В один из первых дней, может, в третий, но с таким же успехом это мог быть седьмой или десятый, он сказал:
— Мою куклу, ее, верно, гниль съела. Какую куклу? — отозвалась она.
— Деревянную. Куклу, которую вырезали из березовой свили. Куклу с золотыми локонами, покрашенную голубой краской и цинковыми белилами, с красной ленточкой под подбородком. Совсем взаправдашняя, ну вот как человеская рука и пальцы. Кукла, которая у меня была, когда я был маленьким.
