На следующее утро Коля проснулся от резкого звонка, вскочил с койки, встретил улыбчивый взгляд Бушмакина:
– Будильник это. Вставай, поедим и шагом марш на завод - смена через двадцать минут.
Коля потянулся, напялил рубашку, придвинул к столу грубо сколоченный табурет. На столе лежала ржавая селедка, кусок ржаного хлеба, попыхивал паром закопченный чайник.
– Ешь, - пригласил Бушмакин, с хрустом раздирая селедку.
– Чего я буду вас объедать. - Коля проглотил густо подступившую слюну и отвернулся.
– Совестливый? - улыбнулся Бушмакин. - Хвалю. А все же ты ешь, не стесняйся. Мы ведь с тобой теперь товарищи? А?
– Какой там… - вздохнул Коля. - Скажете тоже.
– Рабочий крестьянину - первый товарищ и друг, - строго сказал Бушмакин. - Ешь больше, разговаривай меньше, опаздываем…
Он с сомнением оглядел стираную-перестираную, всю в заплатах Колину рубаху, потрогал Колин зипун, который висел на гвозде. Потом решительно подошел к платяному шкафу, открыл его и положил на Колину шконку костюм в полоску, рубашку и фуражку. Снял с гвоздя зипун, швырнул его в угол и аккуратно повесил на его место черное пальто.
Коля следил за Бушмакиным, открыв рот.
– Одевайся.
– Не-е… Коля даже зажмурился. - Нельзя. Не наше.
– Наше, - тихо сказал Бушмакин. - И впредь запомни: если я тебе что советую - ты меня слушай, понял? Бери, не сомневайся.
Коля схватил одежду, неумело надел пиджак, потом брюки, посмотрел на Бушмакина и, радостно улыбнувшись, напялил пальто.
– Фуражку забыл, - Бушмакин, придирчиво осматривал Колю. - Ничего. Годится. Пошли.
– Откуда это у вас? - спросил Коля, спускаясь вслед за Бушмакиным по лестнице.
Бушмакин промолчал, а когда вышли на Сергиевскую и зашагали в сторону Артиллерийского собора, вдруг остановился:
– Церковь видишь? Наискосок от нее… шел мой Витька… Налетела казачья сотня… Все.
– Что все? - не понял Коля.
– Лозунг Витька нес… - с трудом сказал Бушмакин. - "Долой самодержавие!". Казак его шашкой и потянул…
– Так это, значит… - Коля тронул рукав своего пальто и окончательно все понял.
Напротив "Старого Арсенала" чернели обгорелые стены Санкт-Петербургского окружного суда. Зацепившись за карниз, покачивался золоченый двуглавый орел - головами вниз. Бушмакин перехватил изумленный Колин взгляд:
– Отсюда нашего брата-рабочего, ну и вообще - всех, кто за революцию, на каторгу гнали. Суд это. Накипело у людей, вот и сожгли.
– И власть дозволила? - искренне удивился Коля? - Допустила?
– Революция, брат, позволения не спрашивает. Хлестнет у народа через край - он любую власть наизнанку вывернет. Особливо, если во главе народа умные люди. Такие, как товарищ Ленин. У него в этом суде, между прочим, старшего брата к смерти приговорили.
