Я влачу свою жизнь одеяньем бесцветным, истертым, —
отделили с чужого плеча,
даже честного слова не взяв, назначили место и время, —
Ничего-ничего, — говорили, — все на свете не первого сорта,
все же мир тебе теплую руку подсовывал в темень под темя,
и берег тебя долго — по черную челку, по седые вихры в эфир пеленая,
вспомни синее море, счастливец, и зеленую муть океана,
и как птицы, предчувствуя тьму, стояли на небе
крылатым, густым заклинаньем,
оперенье сжигая на карминовом, меркнущем шаре —
на остывающем жаре стеклянном.
Где же тот стеклодув, надувающий потные, красные щеки,
взвивающий пламя лиловой разрухой?
Суше стала вода, каменистей земля, да и воздух черствеет и тает.
Ясный свет, отбегая от глаз, уходя через правую руку, —
превращается в букву — шелестит,
загибающимися в пепел, исписанными листами.
