Иногда, во время очень торжественных служб, меня пьянил запах ладана, охватывало волнение при виде длинных восковых свечей, цветов, всего этого блеска и роскоши. И мне уже хотелось принять их религию. Но что-то всегда останавливало меня. Возможно, это было новое чувство осторожности и сдержанности, именно оно не позволяло мне поддаваться всему слишком сентиментальному и нежному.
Я осталась непоколебимой протестанткой, такой, какой меня воспитали родители. В результате добрые монахини не жаловали меня. Без сомнения, они были разочарованы своими неудачными попытками наставить меня на путь истинный.
Вскоре у меня появилась репутация девочки с тяжелым характером.
Недавно я снова увидела монастырь, мы с Ричардом проезжали мимо на машине. Я попросила на минуту остановиться, заглянула в железные ворота и постояла несколько мгновений, крепко держа Ричарда за руку. Был холодный зимний день. Хорошо помню, как мучительно было в такие дни в монастыре. Мокрая асфальтированная игровая площадка. В это время года она была либо сплошь покрыта лужами, либо затянута льдом. Музыка – это главное, чего мне так не хватало в те холодные месяцы.
Стоя рядом с Ричардом, я смотрела на эту мрачную обитель, на высокие серые стены монастыря и на соседствующую с ним церковь. Я увидела маленькую фигурку в темно-синем одеянии, спешащую по усыпанной гравием дорожке к входу для пансионерок. Я подумала о том, как неуютно и холодно должно быть малютке, как она скучает по дому. И вспомнила себя, свои страдания. Мне было очень тяжело смотреть на нее, хотя прошло уже десять лет с тех пор, когда и я была одной из жертв этой спартанской системы воспитания. Я содрогнулась от ужаса, и мы поспешили к машине, чтобы я могла поскорее избавиться от мучительных воспоминаний.
Вы можете легко представить себе, как неожиданно и резко изменилась моя жизнь. Я была единственным обожаемым ребенком у любящих родителей и, не зная заботы, жила в роскошном доме, а стала одинокой сиротой из монастырского приюта, который очень напоминал школу для бедных. Это был шок, глубокое моральное потрясение. Прожив в приюте несколько дней, я стала буквально задыхаться. Я настолько скучала по дому, что не могла сдерживать горьких слез. Я лежала в спальне с открытыми глазами (кровати были отгорожены друг от друга унылыми белыми шторками) и, слушая тяжелое дыхание или тихие стоны других девочек, беззвучно плакала, уткнувшись лицом в подушку. И, ощущая полную безысходность, я все-таки страстно желала, как умеют желать только дети, снова очутиться в своей уютной маленькой спальне в нашем доме в Норвуде и почувствовать щедрую мамину любовь и услышать веселый насмешливый голос отца. Я не могла поверить, что оба они уже ушли из жизни и я их больше никогда не увижу. Я не могла поверить, что осталась одна в этом страшном мире и никому не нужна. Я не могла поверить, что все хорошее и радостное, о чем я мечтала, уже в прошлом.
