Осознав, что перед ним репортер, менеджер «Уолл-марта» сделался елейно-врадчивым.
- Оставьте нас на минутку, ладно? - попросил он.
Его явно смутило, что он обнаружил незнание личного состава, и компенсировал это фальшивой улыбкой.
Но я все равно торопился сдавать репортаж и потому с извинениями удалился. Назад в редакцию ехал разочарованный - на прощание Старр удостоила меня едва заметного кивка - и одновременно озадаченный: какое значение это обстоятельство имеет в сравнении с убийством женщины?
Стоило мне переступить порог дома, Гус исполнил «танец счастливого пса»: бешеное кружение на месте, прыжки и возбужденное тявканье. Как всегда, я почувствовал себя виноватым, что оставил его на целый день одного. У него была собачья дверка на задний двор и миска для воды размером с бассейн для олимпийских заплывов, но собакам нужна стая. Для Гуса стаей был я. Раньше стая состояла из меня, Мойры и Гуса, и он хандрил еще долго после того, как мы с ним переехали в Юджин. Временами, когда я открывал ящик комода или чемодан, он засовывал туда голову целиком, стараясь вынюхать малейшие следы Мойриного запаха. Я гладил пса, приговаривая: «Бедный Гус». Комок стоял в моем горле.
Сняв рабочие штаны, я надел такие же, но домашне-собачьи, и мы с Гусом пошли гулять на реку. Гус бросался к каждому дереву, фонарю и кусту, словно преследовал вора, а потом долго и трепетно обнюхивал поверхность, перед тем как оставить собственную весточку на собачьей доске объявлений.
У Мойры обычно не хватало терпения во время таких прогулок.
- Господи Боже! - раздраженно говорила она мне. - Просто иди дальше, ведь Гус на другом конце поводка!
Поначалу я спорил.
- Собаку выводят для ее удовольствия, а не для того, чтобы успеть по своим делам, - как-то сказал я. - Мы его кастрировали, да и ест он только собачий корм. Пусть хотя бы такой малости порадуется, ладно?
Но со временем я говорил все меньше и меньше, а бесконечные мелкие стычки давали метастазы: как нужно загружать посудомоечную машину, как полагается платить по счетам, почему моим друзьям не стоит заходить после девяти вечера. В доме постоянно что-то билось - вот это уже было серьезно.
Я не сознавал, какой груз невысказанных обид во мне накопился, пока однажды утром стоявший рядом на перроне подземки парнишка не спросил:
- Эй, мужик, что это за звук? Это был мой зубовный скрежет.
Потом я несколько раз пытался - мы оба пытались - всерьез обсудить происходящее, но к тому времени ставки настолько выросли, что любой откровенный разговор грозил вылиться в ссору, на которую ни у одного из нас не хватало духа.
