— Итак, жертва уже в пути. Мне остается предупредить жреца! Несчастная! Гнусный цыган ведет тебя к Фаусте, а ты даже ни о чем не догадываешься…
Человек дрожал как от холода. Наконец он покинул убежище, из которого следил за Виолеттой и Бельгодером, и направился к мосту Нотр-Дам; пройдя по нему, мужчина углубился в лабиринты Ситэ.
Между собором, величественным в своей тишине, и зданием, из которого доносился глухой шум ночного заседания парламента, в глубине улицы Каландр, на пустыре рядом с Новым Рынком, отстроенным за два месяца, стоял приземистый неприметный дом, удаленный от четырех десятков соседних домов.
Днем парижане обходили это место стороной, бормоча проклятия. Парижанки же, которым случалось там появляться, бледнели и осеняли себя крестом. В этом доме, в холодной комнате с грубой мебелью и голыми стенами, единственным украшением которых было большое распятие черного дерева, в широком кресле восседал человек огромного роста; облокотившись о стол, он подпер голову руками. Старая служанка неслышно сновала взад-вперед.
— Вы не кушаете, господин Клод? — спросила она внезапно.
Великан равнодушно пожал плечами.
— Опять эти ужасные воспоминания о вашем ремесле? — помолчав, продолжила женщина.
— Нет, — глухо сказал Клод, покачав головой.
— Ох!.. Ну, значит, вы думаете о ребенке!..
— Верно! — вздохнул Клод. — Вы удивитесь, но самые ужасные минуты — это те, когда меня не обступают призраки моих жертв… Потому что в эти минуты перед моими глазами ее лицо. Восемь лет, госпожа Жильберта! Восемь лет, как она исчезла, словно прекрасное видение… О, мое дитя, моя нежная фиалочка, как недолго скрашивала ты мои дни! Что с тобой сталось? Кому улыбаются твои прекрасные голубые глаза?.. Что шепчут сейчас твои губы?.. Только мрак во мне и вокруг меня с тех пор, как ты исчезла. Ах! Как ты обнимала меня своими маленькими ручками, щебеча и называя отцом! Как я трепетал от счастья в такие мгновения!
Господин Клод глубоко вздохнул. Казавшийся воплощением животной силы, он снова заговорил с удивительной нежностью:
— Похоже, я не создан для такого счастья, я обречен на проклятое одиночество! Но вспомните, госпожа Жильберта, я не злоупотреблял этим счастьем!.. Я виделся с ребенком только дважды в неделю… это были прекрасные дни, настоящие праздники!.. О, эти четверги и воскресенья! — добавил он, и его хмурое лицо осветилось улыбкой… — С каким наслаждением я снимал свое зловещее одеяние! С какой радостью на рассвете я облачался в костюм обычного горожанина, каким она меня знала!..
