— Довольно! Если ты будешь так реветь, то не сможешь больше петь. Идем, певица, тебя ждут! Благородные господа, герцоги и принцы — достойное общество, хорошие сборы!
Виолетта поднялась, но, казалось, ничего не поняла.
— Прощайте, — прошептала она, — прощайте, бедная матушка Симона! Я вас больше никогда не увижу! Скоро вы совсем одна отправитесь на кладбище. Совсем одна… Без единого цветочка на гробе… Ведь ваше дитя может вам подарить одни только слезы…
Эта неожиданно явившаяся мысль о том, что через несколько часов ее мать унесут и что она слишком бедна, чтобы положить простой букет на ее могилу, мысль о гробе, который понесут по улицам без единой розы в знак памяти, словно это гроб преступницы или чумной, перевернула душу девочки; она вздрогнула, и сдавленное рыдание вырвалось из ее груди.
— Ах так! — воскликнул Бельгодер. — Ты сейчас же начнешь петь, черт подери!
Виолетта смотрела на него безумными глазами; она заломила в отчаянии руки.
— Петь! — пролепетала она. — Петь, когда моя матушка лежит здесь мертвая! О, лучше убейте меня!
Цыган схватил ее и, нагнувшись к самому лицу, проговорил звенящим от ярости голосом:
— Слушай меня хорошенько, девчонка! Я не убью тебя, ведь на улице ожидают принцы и герцоги. Но выбирай — или ты сейчас же возьмешь гитару и запоешь своим прекрасным голосом, или же я стану стегать хлыстом твою матушку.
С этими словами разбойник взял хлыст… Виолетта испустила отчаянный крик. Ее взгляд, взгляд загнанной лани, взгляд, выражавший больше, чем боль, больше, чем отчаяние, остановился на Саизуме.
Бельгодер с мрачной ухмылкой занес плетку над мертвой. Девушка бросилась к цыганке, схватила ее за руки и произнесла изменившимся голосом:
— Сударыня! Сударыня! Защитите ее! Заступитесь за нее! Вспомните, что она вас спасла! О! Она меня не слышит! И вы допустите, чтобы избивали мертвую?! Матушка!..
— Кто тут говорит о матери? — сурово сказала цыганка. — Матерей нет на свете, как нет и детей!
— Сжальтесь, сударыня! Этот человек вас слушается и даже боится! Одно слово! Скажите одно слово!
— Решайся! — заорал Бельгодер. — Быстро!
Виолетта заломила руки.
— О! — закричала она, обезумев. — У вас нет сердца, цыганка!
— Нет сердца! — глухо сказала Саизума. — Оно потеряно, мое сердце… Оно осталось там… в огромном храме… Послушай, девушка! Бойся епископа, который ворует сердца.
— Несчастная безумица! — рыдала девочка. — Ты не хочешь ничего сделать для моей матери! Хорошо, теперь слушай ты! Я, ее дочь, тебя проклинаю! Слышишь! Ты проклята мной!
