Ледогоров перевел дух. Копылов по-взрослому хмурил брови.
— А кто приехал?
— Он не видел. Зураб один спустился.
— А пистолет?
— С собой забрал?
— Жена Любашева Зураба видела?
— Нет. Она с детьми в деревне была. Только вчера приехала.
Копылов снова покачал головой. Чувствовалось, что ему очень хочется быть настоящим, опытным следователем.
— Не верю, что этот Любашев такой чистый и невинный! — высказался он наконец. — Неужели он ничего заранее не знал?
— Я думаю, не знал, — не согласился Ледогоров. — Там может вообще — эксцесс. Не договорились о чем-то, и понеслось.
— Все равно, — Копылов безуспешно попытался поймать одну из поселившихся у него в кабинете мух. — Что-то он оставляет «за кадром».
— Вряд ли, — Ледогоров закурил, и усмехнулся про себя.
По договоренности с Любашевым «за кадром» остались шесть эпизодов нападений на грузопервозчиков, доставка из квартиры Зураба к воротам «Товарной» того самого пистолета ТТ, о чем он попросил, увидев «мерс» Галустяна, три или четыре покупки для Зураба героина и, наконец, обещание Зураба дать две тысячи долларов после «разборки» с «жирным скотом». Дело было не в том, что Ледогоров не доверял следователю. Он берег его. Берег от лишней пока информации. Следователь — лицо процессуальное. Его общение со «злодеями» должно ограничиваться исключительно следственными действиями. Договариваться, беседовать за жизнь, лавировать среди фактов, играть словами — это удел оперов. Работа с задержанными иногда похожа на коктейль из дипломатических переговоров и рыночной торговли: «дам показания об этом, если вы „отмажете" от этого…», «расскажу о том, если „забудете" о сем»… и т. д. Вот и крутится опер, взвешивая на невидимых весах чужие горести. «Плохо, что вас обворовали, но вора придется отпустить — он убийцу сдает». «Аморально!» — закричали бы обыватели. «Преступно!» — заключает прокуратура. «Беспредел!» — возмущается пресса. И никто не помнит, что в любимых всеми «правовых государствах», «сделка с правосудием» в законе прописана. Сдал киллер целый клан мафиозный, сумел остаться живым до суда — получи новую жизнь, несмотря сколько ты народу накрошил. А остальным всем — пять веков срока. А у нас — всплывет такой факт, уцепятся за него адвокаты и выйдут все злодеи на свободу, кроме того, который показания давал. Он-то и сядет, с опером заодно. Поэтому проще — ничего не раскрывать. Спокойнее, безопаснее, сытнее. Но как-то больно, обидно и тоскливо.
