Лев Ландау сделал науку орудием противостояния властям, и власти были бессильны с ним бороться: он был властителем дум молодёжи, каждое его слово становилось крылатым.
К нему устремились сильные, талантливые молодые люди, которые просто задыхались в атмосфере официальной лжи и фальши. Это была необъявленная война, и Ландау вышел из неё победителем. Ну конечно же, он знал, что ведёт опасную игру, но не мог иначе.
Если вспомнить, что Дау всегда повторял «Каждый должен сам выбирать, как жить», — станет ясно, что он выбрал борьбу. Вся его жизнь — непрерывный бой, и это была его стихия, ему ничего больше и не надо было, кроме как заниматься физикой и сражаться со своими врагами. На первом месте оставалась, конечно, физика. Так было всегда, без этого не было бы девяносто восьми работ, составляющих его двухтомник.
Где-то наверху, в кабинетах больших начальников, было положено сочинять так называемые «коллективные письма», отличавшиеся суконным языком, которые в те времена приносили на подпись разным знаменитостям. Их, разумеется, подписывали, но случалось, правда, чрезвычайно редко, что отказывались подписать. Так, например, Пётр Леонидович Капица однажды, не читая, отодвинул такую бумагу со словами: «Я чужих писем не подписываю». Так же поступал и Ландау. Однако это были исключения.
Академику Виталию Лазаревичу Гинзбургу довелось обсуждать с Ландау письмо совсем иного рода. В начале 50-х годов было решено начать выдвижение советских учёных на Нобелевские премии, и Курчатов поручил Виталию Лазаревичу подготовить представление на И. Е. Тамма, И. М. Франка и П. А. Черенкова; на П. Л. Капицу и Л. Д. Ландау тоже готовилось соответствующее постановление. Необходимые приготовления были закончены, когда стало известно, что наверху, вероятно в Отделе науки ЦК КПСС, решили оставить только двух претендентов — Капицу и Черенкова. Это возмутило физиков, тех, которым было поручено составить необходимые бумаги, и они решили послать письмо в Нобелевский комитет. Такое письмо могло возыметь действие лишь в том случае, если бы его подписали признанные авторитеты. Вначале Гинзбург обратился к одному знаменитому физику. Тот поддержал его и сказал, что полностью с ним согласен, но если высказано мнение, что Тамма и Франка выдвигать на премии не следует, значит, для этого есть основания. Словом, знаменитость письмо не подписала.
После этого Гинзбург отправился к Ландау.
«Вообще-то я не очень ценю эффект Вавилова–Черенкова, — начал Лев Давидович. — Но письмо подпишу. По-моему, это справедливо. Вот только вместо «нужно присудить» я бы сказал «если присуждать» (if awarded), то всем троим — Тамму, Франку и Черенкову.
