Сам он научился говорить и читать по-английски за полтора месяца, когда его по путевке Наркомпроса послали на несколько лет за границу.
Но произношение у Дау было ужасное, хотя он мог говорить с иностранцами, и те его прекрасно понимали.
Дау любил раскладывать пасьянс. При этом приговаривал:
– Это вам не физикой заниматься. Здесь думать надо.
– Женщины достойны преклонения. За многое, но в особенности за их долготерпение. Я убеждён, что если бы мужчинам пришлось рожать, человечество быстро бы вымерло, — говорил Дау. — Если бы у меня было столько забот, сколько у женщины, я бы не мог стать физиком.
Однако при всём своём уважении к прекрасному полу Дау всё же считал, что физиком-теоретиком женщина стать не может. Как-то один из его учеников, Алексей Абрикосов, попытался устроить в аспирантуру свою дипломницу и обратился к Дау.
– Она ваша любовница? — осведомился патрон.
– Нет.
– Но может быть, вы надеетесь, что она станет ею?
– Дау, ну что такое вы говорите! — возмутился Алёша.
– В таком случае, я вас выручу. Я не возьму её в аспирантуру. Так ей и передайте.
Однажды на даче Дау разговорился с молодым человеком, Андреем Скрябиным, и тот пожаловался на странное поведение своей девушки. Дау ответил:
– Бойтесь странностей. Всё хорошее просто и понятно, а где странности, там всегда какая-нибудь муть. И вообще приучите себя к тому, чтобы у вас во всем была ясность.
После окончания института мне посчастливилось участвовать в работе целой группы молодых переводчиков, которых собрал вокруг себя Корней Иванович Чуковский, когда «Детгиз» задумал издать «Записки о Шерлоке Холмсе» под его редакцией. Обстановка в нашем маленьком литературном братстве была чудо как хороша. Поработав, шли на прогулку по переделкинским улочкам, потом застолье: Корней Иванович правил бал. На людях он всегда был в ударе, развлекал всю компанию. Ну и мы в меру сил поддерживали разговор. Естественно, я чаще всего говорила о Дау. Но имени его мне как-то не довелось назвать: разговоры были домашние, о дяде. Однажды Чуковский не выдержал:
– Майя, вы так носитесь со своим дядей, что можно подумать, это Ландау.
– Корней Иванович, но я и в самом деле говорю о Ландау.
Разговор происходил за обедом. Чуковский так и остался с раскрытым ртом.
– Как — Ландау?
– Моя мама и жена Ландау — родные сестры.
– Так почему же вы раньше об этом ничего не говорили?
– Но вы же не спрашивали!
Чуковский долго не мог успокоиться:
– Меня ещё никто так не сажал в калошу.
