Дрозденко вообще был человеком скрытным от природы, и природу эту Прайс за длительный период общения изучил довольно хорошо. То, что они играли в теннис, ловили вместе тунца и дружили семьями, особенно их не сблизило. Во всяком случае, Эмили, жена Антона, находилась с Говардом в куда более интимных отношениях. Прайс точно не знал, подозревает его Дрозденко в чем-то или нет, но вполне допускал, что подозревает. Поэтому Говард избегал лишних вопросов, даже когда они были связаны с бизнесом. Ведь лишние вопросы могли возникнуть и у клиента. Либерия — свободная страна. Здесь каждый отчитывался каждому в меру собственных интересов.
— Также господин Дрозденко просит вас пригласить в гостиницу нотариуса для регистрации обновленного пакета, составленного по обоюдному согласию, — закончил Капкан излагать адвокату свои пожелания, не догадываясь, какие мысли проносятся у того в голове.
— Я понимаю, — растерянно ответил Прайс. — Но почему господин Дрозденко не просит сам?
— Он не может разговаривать. Господин Дрозденко очень болен.
— Я понимаю. А как он себя чувствует? С ним все в порядке?
— Да. Но он очень болен.
— Я понимаю.
Тут возникла продолжительная пауза.
— Господин Дрозденко болен? — адвокат наконец придумал, что бы ему еще такое спросить.
— Очень.
— Но он может разговаривать?
— Нет. Он очень болен. Господин Дрозденко может завизировать новый пакет учредительских документов и доверенность на перевод активов компании. Этого требуют обстоятельства, возникшие после задержания судна «Любовь Яровая».
— Мы ведем переговоры об экстрадиции, — поспешил Говард обозначить свою работу.
«Ну да, — мысленно усмехнулся Капкан. — Ведете вы крысу на поводке. Так и вернули нам союзники танкер с контрабандой».
— Я понимаю, — посочувствовал он вслух адвокату.
— Но это решение господина Дрозденко? — уточнил Говард.
— Это решение совета директоров.
— Я понимаю. А что с господином Дрозденко?
— Он болен. Господин Дрозденко сломал челюсть, когда убегал от собаки.
— Мне очень жаль.
— Нам всем очень жаль. Особенно господину Дрозденко.
Следующая пауза была куда более продолжительной. Из трубки доносилось лишь нечленораздельное мычание. Но Капкан проявил подобающую выдержку. Негоже волку суетиться, когда он уже корову от стада отрезал. Пусть себе помычит.
На самом деле Говард имел привычку напевать про себя, когда обдумывал нечто существенное. На этот раз «нечто» было столь важным, что он напевал про себя чуть громче обычного.
