— Нету… Он так устроил, что Кичкину понадобилось из города уехать, рельсы смотреть, и повестку ему вручили в тот самый раз, когда он на поезд садился…[55]
— Хитер, шельма! Афонасова споил[56], Ивана подкупил[57], Егора в кабалу взял… Отчеты эти самые, положим, рассматривать… Да для че их глядеть? Один смех только! Жульничество!
— А вы, господин, потише-с! — шипит чуйка с красным носом и в новых сапогах гармонийкой, по всем признакам клеврет Рыкова. — Сами должны, а такие слова говорите!
— Не я один должен, все должны ему!
— Все и молчите.
— Отчеты, господа, я полагаю утвердить без прений, — говорит голова. — В банке всё обстоит благополучно, а ежели газеты и пишут, то сами знаете, газеты на то и созданы духом нечистым, чтоб лжу бесовскую в людей вселять…[58] Нахожу всё верным и обстоятельным.. Никто ничего не желает возразить?
Семен, Петр и Иона хотели бы возразить, но каждый из них должен по 30 000.
— В таком разе предлагаю, — продолжает голова, — выразить нашу благодарность И. Г. Рыкову за отличное ведение банковых дел!
— Благодарим! Благодарим!
Рыков кивает головой и уезжает восвояси.
Почтовая контора. Почтмейстер Перов, получающий ежемесячно от Рыкова 57 руб.[59], беседует с «просителем» (в Скопине почтмейстер — начальство).
— Что вам угодно?
— Два месяца тому назад я послал письмо в редакцию «Нового времени», и письмо это оказывается не полученным. Могу ли я узнать о судьбе этого письма? Потом — я не получил 41 № «Вестника»[60], где помещены корреспонденции из Скопина. Клуб тоже не получил этого нумера.
— Прошу не облокачиваться!
— Третьего дня мой знакомый не получил «Новостей»[61], где тоже есть корреспонденция из Скопина. Потом-с — не можете ли вы объяснить, где то мое письмо, которое я послал в июле в Москву, в редакцию «Курьера»?[62] Оно, представьте, тоже не получено!
— Теперь уже 3 часа, и прием всякого рода корреспонденций прекращен! Приходите завтра!
Мне не нужно слишком напрягать память, чтобы во всех подробностях вспомнить дождливые осенние сумерки, когда я стою с отцом на одной из многолюдных московских улиц и чувствую, как мною постепенно овладевает странная болезнь. Боли нет никакой, но ноги мои подгибаются, слова останавливаются поперек горла, голова бессильно склоняется набок… По-видимому, я сейчас должен упасть и потерять сознание.
Попади я в эти минуты в больницу, доктора должны были бы написать на моей доске: Fames[63] — болезнь, которой нет в медицинских учебниках.
