приучили считать…»Тут Анне пришло в голову, что её мама никогда не спала на шёлковых простынях, и ей стало жалко маму, жалко всех смирных, работящих женщин, которые никогда не смогут беззаботно открыть меню в дорогом ресторане, поставить
свою машину в гараж… Интересно, неужели Серебринскую не раздражал образ жизни Марины? И дружеские чувства пересиливали социальное неравенство, так сказать? Не может этого быть. Зачем она дала Марине читать эти постыдные листки?
Да, это вопрос, была ли к этому времени жива-то их дружба, не предъявила ли Серебринская грозный счёт каждой подруге?Кто знает? Знает луна и охотно струит в мир серебристую ленту снятого ею бесконечно печального фильма о том, что веками приходится ей наблюдать по ночам, но никто не умеет смотреть лунные ленты, было когда-то два-три немецких безумца, да отцвели уж давно голубые цветы. Анна уснула, Город за окном, чужой и ненужный, притих, но не замер – и самой глубокой ночью по его улицам мчались дорогие машины, а в машинах мотали головами и вертели клювом люди с настоящим аппетитом, которых не могла обеспокоить такая мелочь, как исход души из тела.
Медленно, никуда не спеша, но и не собираясь более возвращаться, от мира отделится душа, и вот, день за днём, начнут остывать страсти, таять дружба, горячее, вскипавшее на губах гневом и любовью Слово закаменеет опостылевшей жвачкой, и от великой армии чувств останутся лишь прозрачные вялые тени, не сразу и не везде, очагами, пятнами, пустотами, и тогда – бежать, бежать из заражённых мест, чтобы успеть застать ещё одушевлённый мир, ещё пожить живой жизнью, пока она не сделалась чучелом, ещё поплакать настоящими горючими слезами и в ответ на искренний порыв ощутить встречное движение другой родной души, отвесить пощёчину предателю, обнять любимого, вздохнуть от счастья над великой книгой, пока она не захлопнулась, пока ещё пока ещё пока ещё спи.
– У меня кружится голова! Как же стоит театр?
– Стоит, как видите, и прекрасно стоит.
Михаил Булгаков. Записки покойника
Утром Марина в широкой тельняшке до колен, что было пикантно и шло ей, с хмуринкой в глазах, но личиком ясным, разглаженным, принесла пакетик с одноразовой зубной щёткой и позвала «деушку из Петербурга, мрр» пить кофе в кухню-столовую. И там царил серебристо-голубой мир, комфортный, просторный и безразличный.
Мама Анны любила русский расписной жар подносов и досок, небелёное полотно и цветастый ситец, и Анна с детства без дерева и красных цветов не чувствовала бытовой радости, но Марине, конечно, торжество металла и холодных тонов было к лицу и к душе. Она поставила перед Анной на стеклянный круглый столик стеклянную чашку с кофе, а сама, попивая полезный напиток айран, стала комментировать телевизионные картинки, в которых то и дело попадались хорошо знакомые ей лица.
