Надо заметить, к Маревичу хозяин чары заглянул явно мимоходом, предпочтя затем иных избранников, – наверное, его раздражила откровенная глупость артиста. Да, Маревич был дурачок, и девочкам, после трёхлетнего священнослужения, удалось это обнаружить. Реакция была смешанной: Лиля несколько разочаровалась, Алёна огорчилась, Марина отнеслась с ироническим спокойствием, а вот Роза отказалась воспринимать глупость Маревича как факт, отменяющий Служение. У её подруг мечты как-то путались и мешались с жизнью, и они могли всерьёз видеть в длинношеем красавчике нечто вроде идеала. Роза же твёрдо знала, что Маревич – это мираж. Так при чём тут были реальные черты его личности?
Она с великим неудовольствием, просто за компанию, оставалась ждать артиста у служебного подъезда («Ну что вы хотите увидеть? Вышел, пошёл, как все»), но зато с великим удовольствием занималась приобретением цветов для него. Три года у Маревича на поклонах были лучшие букеты в театральном Ленинграде. Цветы тоже являлись прекрасным миражом, так что – мираж к миражу, такова была безупречная логика Розы…
«Гамлет» в Детском театре шел в самой простодушной интерпретации из возможных—хороший мальчик, бывший школьник, попал в переплёт. Маревич играл элементарно и сильно: хватался за голову при явлении призрака, на словах «Дания – это тюрьма» колотил руками в чёрные металлические ворота, кстати сооружённые на сцене, отчаянно рыдал над телом убитого им Полония, а советуя Офелии ступать в монастырь, сардонически хохотал. Нерешительность его прямо объяснялась неопытностью – добрый, весёлый мальчик жил до поры в счастливой семье, учился в привилегированной школе, и откуда ему было знать, как вести себя в треснувшем мире, где завелась и быстро прогрессирует гниль разложения? Стоит ли в нём жить вообще? И на диво уместно звучал у Маревича монолог про «быть или не быть» – отличник учёбы концентрировал в рассуждении все резоны, по которым жить не стоит, и единственную причину, по которой жить всё-таки приходится. Роза смотрела этого «Гамлета» бессчётно. Она и заразила девочек Маревичем, Шекспиром, страстью к фантомам и к блаженному небытию зрителя. Ведь когда гаснет свет и освещается сцена, тебя нет, ты ещё не родился или уже умер, ты не имеешь никакого влияния на ход действия, сиди и смотри, как для тебя, несуществующего, разворачивается мираж Драмы Бытия… «Смотрите, как получается из „Гамлета», – говорила Роза, – всякое знание об иномире блокировано. Отец является сыну рассказать о своей земной смерти, но не имеет никакого права рассказывать о теперешней загробной жизни. С помощью блокировки любых конкретных сведений о другой жизни людей запирают на земле. Они не знают, что там, за чертой, они боятся шагнуть, они трепещут… Вам это ничего не напоминает? КПСС тоже запирает своих подданных за железным занавесом, чтоб не утекли. Дания – тюрьма, весь мир – тюрьма, но и мироздание тоже тюрьма. Правящие миром просто копируют своего создателя!» – «Какого создателя, Роза? – возражала Лиля. – Надо ещё доказать, что он есть». – «Это аксиома», – зло отвечала Роза.
