Возможно, что это был уже не театр, а какая-то его квинтэссенция, законсервированный дух, и это ещё вопрос, обошлось ли дело без алхимического тигля и ползучих туманов Лысой горы. Ведь никто даже из знатоков не решился бы сказать, сколько, собственно, лет Вадиму Спиридоновичу Муранову, чьей первой работой в кино стало участие в картине «Чапаев» (крестьянский мальчик)…
Но всему на свете приходит конец, пришёл конец и эстетической неколебимости Муранова! Об этом Анна узнала из афиши – она извещала о готовящейся премьере пьесы братьев Кердыковых «Инсулин» в постановке Богдана Бисова. Братья Кердыковы, пара бойких драмоделов, которые, как и братья Васильевы (фильм «Чапаев»), никакими братьями не были, и Богдан Бисов, человек-смерч, осеменяли новомодными тенденциями театральную Москву не точечно, а квадратно-гнездовым способом: пришла очередь и Театра имени Театра. Что ж, на любой сцене всегда идёт какой-то мусор своего времени, и, если деревянных колхозников, от чьего топорного балагурства тянет добротным запахом коровьей мочи, сменяют вопящие наркоманы, припадочные спецназовцы и малолетние шлюхи, это означает, что на старую квартиру, опорожняющую на сцену свои помойные ведра, въехали новые постояльцы, эка невидаль.
Крупно отужинав вечор, а днём погуляв по столице, Анна с удовольствием зашла в прохладную сень вечной театральной скуки. Она хорошо помнила пьесу Уильямса, где разнообразно и красиво цеплялась за жизнь и погибала нежная стервоза Бланш, стареющая истерическая звезда никому не нужной вечной женственности. По видимости, театральная публика нисколько не изменилась за годы перемен, и всё так же исправно и некстати утыкалась в программки и блаженно поедала прикупленные в буфете шоколадные конфеты в шуршащих обёртках. Но вот реакции публики на сценическое действие были иные, нежели лет двадцать назад.
Тогда несчастная женщина, цепляющаяся за остатки былой привлекательности, психически неуравновешенная, сильно пьющая и врущая, пользовалась безоговорочным сочувствием. Её враг, животный здоровяк Стенли, вызывал скорее отторжение и гнев – зачем же губить слабых, страдающих? Сегодня же симпатии зала были скорее на стороне крепкого, понятного в своей элементарности мужчины. Сложная, особенная женщина раздражала и смешила. Тоже, фря! Марине Фанардиной пришлось немало побороться с публикой за свою Бланш, но она выиграла, победив всех, даже драматурга.
Тоненькая белокурая дамочка, прибывшая в гости к сестре, в убожество неказистого семейного быта, только казалась субтильной куколкой, увядшим вишнёвым цветом, обрывком дорогого кружева. Она была умнее и сильнее всех вокруг.
