— А кто управлял мотоциклом?
— Он, — сказал Пантелеев. — Татьяна Александровна, не думайте, что я его за это виню. Скорее наоборот. Ну, был бы еще один никому не нужный поэт, а стал нужный многим людям врач. Сами посудите, разница огромная. Я себя чувствую востребованным. А сколько выпускников Лита остаются никому не известными? Таких, как Алекс, — единицы.
— Понятно. — Мы немного помолчали. — А что скажете насчет Белостокова и Гафизова?
— У Сережи иногда получаются сильные стихи, как мне кажется, но в большей степени неровные. Он мало себя этому отдает, все словно бережет для чего-то. А что касается Артура, так тот тоже, как и я, не доучился, бросил на третьем курсе, ушел в бизнес. Теперь он стал владельцем строительной фирмы. Но, между нами, стихи пописывает до сих пор. Сейчас, кстати, готовится сборник со вступительной статьей Алекса. Полагаю, в данный момент это Артуру только на пользу пойдет. Реклама у него — обзавидуешься. Вот еще один повод…
— Разве это повод? — не смогла не удивиться я.
— Не скажите, Татьяна Александровна, — мягко возразил он. — Порой такие, казалось бы, мелочи могут быть самым настоящим поводом.
— Игорь Владимирович! Вы ответили на все мои вопросы, несмотря на то, что я их практически не задавала. На все, кроме одного. — Пантелеев выразительно выгнул седые брови. — Скажите, давно ли Высотин взял псевдоним? И почему об этом не знают даже Белостоков с Гафизовым?
— Давно взял, — улыбнулся Пантелеев. — Еще в институте. Поменял фамилию в документах, взяв материнскую девичью.
— Спасибо за исчерпывающую информацию. Пожалуй, это все, что я хотела узнать, — вежливо поблагодарила я.
— Не за что, — улыбнувшись, проговорил Пантелеев. — Я только наметил круг. А что касается… способа, тут мне тоже есть о чем сказать.
— Слушаю.
— Как вы полагаете, как сыщик, что могло заставить Алекса воспользоваться удавкой? — Его интеллигентное худощавое лицо стало строгим.
— Позвольте переадресовать вопрос, — вежливо предложила я.
— Подумайте над возможностью шантажа. Мне это кажется самым вероятным. Хотя я и представить не могу, чем именно можно было шантажировать Алекса. И еще одно, немаловажное, наверное: он был болен. Рак.
— Что же вы сразу не сказали? — ахнула я.
— Вы думаете, это меняет дело? — удивился Пантелеев.
— И еще как!
— Сомневаюсь, Татьяна Александровна, — печально произнес тот. — Потому что форма рака была легкая, и он смело мог прожить еще десяток лет. Вряд ли это могло послужить поводом к самоубийству. Поэтому, уверен, причину искать нужно в другом.
